Старое, новое…

Ресторан, бар, магазин индейской утвари «made in Taiwan», громадная светящаяся вывеска торгового центра. Флагстафф чуть подправил макияж, но в общем и целом (у Джима в этом не было сомнений) остался прежним. Это читалось в облике людей и встречных машин, по преимуществу пикапов и внедорожников.

Смог бы он прижиться здесь теперь? Вряд ли.

Слева осталась Хамфри-стрит, где была его школа; один за другим промелькнули семафоры за зданием вокзала, где, судя по скоплению народа, ожидался или только что прошел поезд. Чуть подальше виднелось здание с мемориальной доской, посвященной историческому Шестьдесят шестому шоссе. На противоположной стороне улицы красовался отреставрированный магазин музыкальных инструментов, – помнится, здесь когда-то собирались все музыканты округи; судя по нарядному фасаду, эта традиция до сих пор жива. Давным-давно Джим купил здесь на все свои сбережения гитару, чтобы подарить ее девушке (она мечтала научиться играть).

Это было в другой жизни.

Быть может, та девушка и сейчас играет, но Джим так и не услышал ни единого аккорда той гитары и с тех пор не испытывал желания что-либо кому-либо дарить.

За весь оставшийся путь они не произнесли ни слова, будто вид знакомых обоим мест, вместо того чтобы сблизить, проложил меж ними еще более глубокую пропасть.

По дороге потянулись торговые предприятия восточной части города. «Вояджер» миновал подъездную аллею гольф-клуба, где Джим в ранней юности работал кадди[6]и где приезжие дамы усердно внушали ему, сколько сексапила заключено в полукровке с разноцветными глазами.

Завидев издали низкое белое строение, Чарли притормозил, включил поворотник и перестроился в правый ряд. Затем подкатил к стоянке, устроенной слева от главного входа, над которым красовалась вывеска «Похоронное бюро Гранта».

Оба вышли из машины. Почти тотчас из-за стеклянной двери, задрапированной снаружи нейтрально-бежевой тканью, появился человек в черном костюме.

– Добрый день, мистер Бигай.

С Чарли он поздоровался кивком, а Джиму протянул сухую, горячую руку.

– С возвращением, мистер Маккензи. Я хозяин бюро, Тим Грант. Примите мои самые искренние соболезнования. Это огромная потеря не только для племени навахов.

Джим слегка наклонил голову в знак благодарности. Несмотря на род занятий, Тим обладал военной выправкой, решительным взглядом и бьющей через край энергией, которую не могла завуалировать даже приличествующая профессии скорбная мина. Правда, его клиенты, погруженные в траур, едва ли это замечали.

– Пройдемте, прошу вас.

Он повел их внутрь, в просторный вестибюль с белыми стенами. В глубине его виднелось несколько дверей, а по бокам тянулись ряды строгих и скромных скамей темного дерева.

– Пожалуйте сюда.

Он распахнул перед ними одну из дверей, и они очутились в огромном полутемном помещении без единой надписи религиозного содержания на стенах. В центре комнаты стоял длинный узкий стол, накрытый льняной скатертью, на котором Джим увидел медный сосуд с крышкой, расписанной причудливыми узорами.

– Мы в точности выполнили инструкции мистера Бигая, который в свое время получил все указания от покойного: тело после соответствующего ритуала было предано кремации.

Мистер Грант подошел к столу и взял в руки урну – так, словно она была не из металла, а из тончайшего фарфора.

– Извольте, мистер Маккензи.

Он подошел к Джиму и с величайшей торжественностью вручил ему сосуд.

Под бесстрастным взглядом Чарли Джим невольно стиснул челюсти. Он живет на другом конце света по собственной воле, и все происходящее здесь давно ничего для него не значит. Но теперь он вернулся, и вся его убежденность в правильности своего выбора вдруг обратилась в такой же прах, что покоится внутри этой урны. Вот и все, что осталось от Ричарда Теначи, великого вождя навахов, члена Совета племен, от деда, который заменил ему отца и до поры до времени – лучшего друга.

Джим долго стоял посреди зала с урной в руках, чувствуя себя никчемным идиотом. Вертел в руках блестящий металлический сосуд, как будто сжимая в ладонях свое прошлое. В голове копошился клубок слов, но ни единого Джим выдавить из себя не смог.

Его разбудил сотовый. Он открыл глаза в чужой постели; вокруг были полумрак и едва ощутимый запах дыма. Несколько мгновений он не мог понять, где находится. Память вернулась с той же неохотой, с какой он поднес к уху трубку.

– Слушаю.

– Джим, это Эмили. Ты не спишь?

– Нет.

Его тягучий голос недвусмысленно опроверг это односложное отрицание.

Он глянул на часы: восемь – и быстро подсчитал, который теперь час в Нью-Йорке. Чтобы поднять Эмили в такую рань, нужен по меньшей мере конец света. Зная ее, скорее можно предположить, что она еще не ложилась.

– Что у тебя?

Его рубленая, телеграфная фраза канула в пустоту.

– Мне надо тебе сказать одну вещь.

Джим, кряхтя, сел на кровати и ощутил беспричинную тревогу. А может, причина есть, только он ее еще не знает.

– Говори.

– Я ему сказала, Джим. Все сказала.

Легкое тревожное покалывание в висках. На какой-то миг Джим решил, что эти слова – не более чем эмоциональный всплеск, желание проверить его реакцию. Никогда бы не подумал, что девица дойдет до такого безрассудства. Он слегка повысил голос, в котором прозвучало лишь удивление:

– Что и кому ты сказала?

– Про нас. Линкольну.

И только тут Джиму Маккензи удалось уловить в ее голосе и слезу, и дрожь страха, который всегда следует за импульсивной смелостью.

Воцарилось короткое молчание, потом голос Эмили послышался совсем близко, как будто она пешком преодолела разделяющие их мили:

– Тебе нечего сказать?

Долгое молчание в трубке было красноречивее всяких слов.

– Могу только сказать, что ты сделала большую глупость. Очень большую глупость, Эмили.

– А я больше так не могу. Я люблю тебя, Джим. И ты говорил, что любишь…

– Мало ли можно наговорить в определенные моменты. Жаль, что ты не способна отличить правду от вымысла.

– Джим, я…

Голос Эмили прервался судорожными всхлипами. На их фоне возник неясный шум, и сразу же вслед за ним из трубки донесся мужской голос. Джим хорошо знал этот голос и удивился его ледяному спокойствию.

– Это Линкольн. Хороший денек, верно?

В который раз Джим поразился выдержке этого человека.