Он познакомился с Черил больше года назад, когда поехал с группой «Скучающие скунсы» на концерт в Финикс. Он всюду сопровождал своих друзей из группы кантри, которые играли на окраине города в мексиканском ресторане «Así es la vida».[5]Сперва он пообедал в веселой компании музыкантов, а когда они поднялись на сцену и начали играть, остался за столиком, потягивая пиво и оглядывая зал, который мало-помалу заполнялся публикой.

«Скунсы» были в тех местах довольно популярны, поэтому народу подвалило порядком. Взгляд Калеба вдруг упал на блондинку в джинсах и красной маечке. Она сидела в одиночестве на высоком табурете у стойки, спиной к эстраде, не проявляя никакого интереса к музыке, а с преувеличенным вниманием разглядывая содержимое своего стакана. Когда она подняла голову, Калеб увидел в зеркале ее отражение и остолбенел. На вид ей было ближе к тридцати, чем к двадцати, но в чертах, несмотря на их чувственность, проглядывало что-то детское. Она сразу поймала взгляд Калеба, потому что уверенно перевела на него немыслимые бирюзовые глаза.

Калеба пробрал озноб, и вопреки своим обычаям он поднялся, взял свое пиво и пошел к ней.

Когда он усаживался на высокий табурет рядом, девица лениво скосила на него глаза, но тут же вернулась к созерцанию своего стакана.

Калеб откашлялся, пытаясь скрыть волнение, и обратился к ней:

– Привет. Меня зовут Калеб.

В ее ответе он не расслышал никаких эмоций, кроме едва уловимой скуки.

– Привет. Я Черил. Двести долларов.

– Что?

На вертящемся табурете Черил повернулась к нему всем телом. Калеб не смог удержаться, чтобы не остановить взгляд на упругой груди и сосках, вызывающе топорщивших ткань майки.

– Только не рассказывай, – усмехнулась она, – что как увидел меня, так сразу понял, что я женщина твоей мечты и гожусь в матери твоих будущих детей. Хочешь войти ко мне в спальню – плати двести баксов. А если угодно посмотреть из моих окон, как солнце встает, тогда четыреста.

Калеб смешался и отвернулся. Глаза Черил в зеркале следили за ним.

– Что потерял, Калеб? Дар речи или бумажник?

Калеб впервые в жизни заговорил с проституткой, тем более с такой красавицей, как Черил, и был совершенно раздавлен тем болезненным влечением, какое вдруг испытал к этой женщине.

Он сразу проклял превратности судьбы. В бумажнике у него как раз лежало четыреста долларов. Он взял их, потому что на другой день должен был зайти в «Эл энд Эл», фирму, торгующую электрическим и электронным оборудованием, где он заказал необходимые материалы для своих исследований.

Некоторое время он сверлил взглядом бутылку пива, которую поставил на стойку.

Затем с полным ощущением собственного идиотизма он поднял глаза на Черил, от души надеясь, что его улыбка вышла достаточно непринужденной.

– В цену входит утренний кофе?

– Да ради бога. Даже омлет, если захочешь.

Калеб сосредоточенно кивнул.

– Годится. Я все, что нужно, выяснил, дальше сама рули.

Не говоря ни слова, Черил поднялась и направилась к выходу. И Калеб последовал за ней кратким путем, мощенным благими намерениями, прямо в ад.

Утром он проснулся на большой кровати ее квартиры в Скотсдейле и понял, что потерял покой. Без гроша в кармане, он автостопом вернулся во Флагстафф, так и не сумев выбросить из головы минувшую ночь и тело Черил, отданное в полное его распоряжение. И вся его последующая жизнь превратилась в одно мучительное ожидание, приправленное видениями Черил в объятиях других мужчин. Как только ему удавалось наскрести установленную таксу, он одалживал у Билла Фрайхарта «тойоту» и мчался к ней, давая себе клятву, что этот раз уж точно будет последним, и проклиная себя, так как заранее знал, что нарушит ее.

Постепенно Черил привыкла к нему и перестала обходиться с ним как с обычным клиентом. Они любили друг друга со страстью и нежностью, как настоящие влюбленные. Спустя какое-то время Черил даже согласилась на то, чтобы он обходился без презерватива, но, когда он признался, что любит ее, она вдруг потемнела лицом, вскочила с постели, завернулась в простыню и ушла в ванную. А когда вернулась, глаза у нее были красные и опухшие.

Она села на постель, обеими руками придерживая у груди простыню, как щит.

– Так не бывает, Калеб.

– Как не бывает?

– Так не бывает в жизни. Шлюха всегда останется шлюхой, как для тебя, так и для других.

– Но ты ведь можешь бросить…

Она подняла на него глаза, и Калеб в который раз утонул в них.

– И что дальше? Выйду замуж за нищего? Я кое-как наладила свою жизнь и не хочу снова очутиться с голой задницей.

– Ты хоть что-нибудь чувствуешь ко мне?

Черил вытянулась на кровати рядом с ним, по-прежнему удерживая на груди простынный заслон. Калеб так и не понял, от кого она обороняется – от него или от себя.

– Что я чувствую – мое личное дело. Я зарабатываю на хлеб насущный, и это важнее всяких чувств.

– Но когда-нибудь я…

Черил приложила пальцы к его губам.

– Слыхала я про твои проекты, и наверняка ты когда-нибудь их осуществишь. Когда настанет тот день, может, мы и соединим чувства с хлебом насущным. А до тех пор, если тебе угодно залезть в мою постель, гони двести баксов. И четыреста, если хочешь увидеть из моего окна, как встает солнце.

С этими словами она сбросила простыню, обвилась вокруг Калеба и любила его так самозабвенно, что у него все нутро переворачивалось.

И вот наконец…

– Алло.

Голос Черил оторвал его от прошлых видений и перенес в эйфорию настоящего.

– Привет, Черил. Это я, Калеб. Ты одна?

– Да.

Калеб знал, что, даже если кто-то у нее есть, она ни за что не скажет.

– У меня потрясающие новости.

– А именно?

– Деньги, дорогая. Огромный сундук, туго набитый деньгами.

На другом конце провода воцарилось короткое молчание.

– Разыгрываешь?

– Такими вещами не шутят. Денька через два я нагряну в Скотсдейл и докажу тебе, что это не сказки. Собирай чемоданы, съездим ненадолго в Вегас, а потом…

Щелк!

Трубка внезапно онемела. Калеб некоторое время постоял на своей замызганной кухне, вертя в руках мертвую трубку. Именно сейчас телефонная компания должна была обнаружить, что он давно не платил по счетам! Вчера он бы в бешенстве разбил телефон об пол. Но сейчас лицо и тело Черил казались такими близкими, что, закрыв глаза, он чувствовал ее запах.

Когда настанет тот день, может, мы и соединим чувства с хлебом насущным…