Внезапно что-то белое прошуршало в траве – я возвращаюсь в боевую готовность, прицеливаюсь из палки, готовлюсь к обороне:

– Эй, кто идет?

Маленькая темноволосая девочка с ямочками на щеках и золотой цыганской серьгой в левом ухе появляется из травы, подняв руки вверх.

– Бросай оружие, – командую я.

– У меня нет оружия, – говорит она, но в руке у нее какой-то белый шар.

– Дай мне это. – Я все еще держу ее под прицелом.

– Лови! – Она кидает свой сверток и в мгновение ока оказывается рядом со мной на изгороди. Ее колени и передник в зеленых травяных пятнах. Она работает на кухне – я помню, что рано утром она чистила там морковь. Она устраивается возле меня, я откладываю винтовку и разворачиваю сверток – в нем две пары белых шелковых чулок.

– Просто примерить, – объясняет она. – Пока что они мне велики. Придется ждать, пока вырасту.

– Чьи это? – Я не сомневаюсь, что чулки краденые. Но улыбка с ямочками все так же невозмутима.

– Как ты думаешь? Это чулки миссис. Я ни в жизнь не трону чулки твоей матери. На них нет штопки. А леди Элизабет не хватится – у ней их целая куча. Они такие богатые.

Она дергает меня за волосы в нескольких местах сразу и смотрит с любопытством.

– Ты правда сын мистера Барри?

Кровь бросается мне в лицо, и я кричу вне себя от стыда:

– Неправда! Мой отец умер! Он умер до моего рождения! А теперь мы живем с генералом, и я не сын.

Моя душа в смятении. Меня никогда не одевают так, как положено одевать дочь, и я плаваю в неопределенности между двумя безопасными мирами – миром бантиков и миром бриджей.

– Не обижайся, – говорит кухонная девчонка. – Моя мама не больше замужем, чем твоя. А ты правда девочка? Докажи.

– Как?

– Не дури, – хихикает она. – Покажи пипку. Если ты сын, у тебя там палочка, если дочь – дырочка. Как кегли. Смотри. – Она задирает передник и юбки, под которыми обнаруживаются полные грязные бедра и пушистый треугольник мягких темных волос. Она гордо смотрит вниз. Мне труднее стащить бриджи, но я начинаю расстегивать пуговицы. Я дрожу от неловкости и испуга. Она переступает с ноги на ногу, в нетерпении наблюдая эту долгую процедуру, и в конце концов, когда ширинка еще не расстегнута наполовину, отталкивает мои неловкие руки и запускает пальцы внутрь. Это вторжение повергает меня в шок. Секунду она смотрит на меня, пораженная и озадаченная, пока рука ее проводит исследование у меня между ног. Потом она разражается хохотом, убирает руку и целует меня.

– Ну что ж, ты все-таки девочка, наверное. Хотя и не такая, как я. Может, ты девочка, переодетая мальчиком? Или мальчик, в котором столько от девочки, что это уже не имеет значения. Ладно, я скажу нашим, что ты не сын мистера Барри.

– Да, скажи им, – говорю я со слезами, запутавшись в этом клубке двусмысленности.

– Не плачь. Не плачь. В этом нет ничего грустного. Он чудной старый хрыч, я бы не хотела иметь такого отца. Но ты очень похож на него.

– Потому что он мой дядя. Человек же может быть похож на своего дядю?

– Это сойдет за объяснение. – Она еще раз обняла меня и вытерла мне слезы своим передником.

– Как тебя зовут?

– Алиса Джонс.

Она не спросила, как зовут меня.

– Пошли, – сказала Алиса, – я покажу тебе новую кухню.

Начался дождь. Мы побежали бегом.

Через столовую, по заднему коридору, обогнув слева кладовую, мы спускаемся на один пролет каменных ступенек – вот кремовая дверь с окошком и небольшой полочкой, на которую можно облокотиться, но она слишком высока для нас обоих, – останавливаемся, прислушиваемся, поворачиваем ручку, проскальзываем внутрь.

Дэвид Эрскин установил огромный бойлер, чтобы обеспечить горячей водой кухню и судомойню и чтобы греть паром теплый чулан и мармит[6]. Спереди находился кран, снизу – резервуар для подогрева. Сама кухня оказалась горнилом приятных запахов. Дородная, красивая женщина вынимала смородинный пирог из противня. Густая черная масса с тяжелым стуком опустилась на скобленый деревянный стол, и кухарка оценивающе его потыкала. Алиса, прислонившись к краю стола, смотрела на пирог. В углу храпел не виденный мной прежде мальчишка.

Меня поразило огромное количество новых кастрюль и сковородок, все гораздо больше и роскошнее тех, что были у нас дома. Одну железную сковороду с длинной ручкой повариха явно никогда не выпускала из рук, но она казалась невзрачной в сравнении с медными казанами, висящими на стене в порядке убывания размера, и у каждого была своя блестящая крышка. Мой голод достиг угрожающей степени. С семи утра у меня не было во рту ничего, кроме двух булок.

– Можно нам по маленькому пирожку? – спросила Алиса.

Повариха не взглянула на нее.

– Возьми терку и натри мускатный орех. Тогда посмотрим.

Никаких обещаний.

Алиса знала, где что лежит. Она втолкнула меня на табурет у стола, затем потянулась достать жестянку с полки буфета. Жестянка была не помечена. На соседней было написано: «карри», рядом стояла большая банка с анчоусной эссенцией. Дэвид Эрскин любил иностранную еду. Как и Франциско. Мне бы такое не понравилось.

Алиса вымыла руки и принялась энергично стирать в порошок собственные ногти пополам с мускатным орехом.

Мне оставалось лишь оглядываться по сторонам. Две ощипанные утки и гусь висели над мойкой – их обмякшие шеи являли собой трагическое зрелище. Кухарка перехватила мой взгляд.

– Небось за обе щеки будешь их уплетать сегодня за ужином, – проворчала она. – И они куда дешевле, чем у вас в Лондоне. Мы едим только свое. Этот басурман, которого вы с собой привезли, чернющий, как будто родился в самой Африке, сказал, что хороший гусь в городе стоит пять шиллингов. Говорит, его имя значит «Спаситель». Чистое богохульство. Не удивлюсь, если он окажется французским шпионом.

– Все так думают.

– Тогда, должно быть, так и есть, – торжествующе заявила кухарка. Затем принялась тщательно украшать пирог.

Мне становилась ясна сила общественного мнения.

– Пирожки, пожалуйста, – сказала Алиса, протягивая мисочку с натертым мускатным орехом.

Кухарка извлекла из кладовой два аккуратных мясных пирога, и мы уселись на крыльцо так, чтобы нас не доставал дождь, и принялись за угощение.

– Ты старше меня? – Пожалуй, она выглядела постарше, но у меня оставались сомнения.

– Да. Намного. Я старше тебя на четыре года. Тебе десять. Мы спрашивали этого, из Африки. Но я мала для своих лет. Я знаю, когда у меня день рождения. Это записано в церковной книге, и пастор надел очки и прочел мне. Мама говорит, он хороший человек. Он записывает всех детей в приходе, независимо от того, замужем их мамы или нет. Так что все законные, и никаких тебе вопросов и проповедей. Некоторым не нравится, правда, что мы в той же книге, что и они. Тут некоторые думают, что они не хуже лондонцев… – Она запнулась и посмотрела на меня, пораженная мыслью, что и я ведь из Лондона. – Ты не можешь попросить свою маму, чтоб она взяла меня к вам работать? Мне страсть как хочется в Лондон, но, если меня не возьмут на работу, моя мама меня не пустит. Как там, в Лондоне? Скажи по правде.