— Понимаешь, приходится бывать в киноэкспедициях. Естественно — гостиница, отдельный номер. Всегда подворачивается баба, ну, актриса какая-нибудь. Грех не попользоваться. Да вот завели себе моду — носить брюки. Странное чувство, когда её раздеваешь…

— Не знаю. Не испытывал.

Там, на берегу, спала в палатке Люда, на которой он женился, ещё будучи студентом ВГИКА.

Я был знаком с ним, а потом и с Людой больше года. Всеволод начал бывать у меня. То заходил, чтобы забрать какое-нибудь лекарство, которое добывала для него моя мама, то недавно без всякой моей просьбы взял почитать мой сценарий, купленный «Ленфильмом», но так и не поставленный.

Он был по-своему обаятелен, этот истинно русский человек, талантливый, много и легко пишущий, удачливый. Кроме того, бывший фронтовик. И я, будучи моложе Всеволода, дорожил нашим знакомством.

Поэтому так обрадовался, когда он в разгар душного московского лета предложил поехать куда-нибудь на рыбалку.

— Ты ведь состоишь в обществе «Рыболов-спортсмен»? Сможешь устроить нас с Людой на какой-нибудь базе, добыть лодку? Только в глуши. И чтобы была гарантия клёва.

Так мы оказались здесь. Зачем я увязался с ними?

— Парень! На поплавок ловишь? А где он?

Я успел обернуться, увидеть, что сзади меня скопились прибывшие к рейсовому катеру колхозники. Поддёрнул удочку и почувствовал, как на крючке ходит какая-то очень крупная рыба. Вот-вот могла лопнуть тонкая для такой тяжести леска.

— Всеволод! Подсачек! Быстро!

Всё-таки это было чудо, что она у нас не сорвалась — никогда мною ранее не виданная рыбина с изящным изгибом пасти. Сверкала под солнцем, в ярости лупила хвостом по щелястому полу дебаркадера.

— Жерех, — сказал бородатый мужик с перекинутой через плечо корзиной, откуда высовывались гуси. — Красавец!

— Чего будем делать? — спросил Всеволод. — Пока на катере, да ждать поезда, да ночь пути. В такую жару до Москвы протухнет.

— Протухнет-протухнет! — подтвердили собравшиеся возле нас мужики и бабы.

— А я его выпотрошу, — сказала Люда. — Заверну в мокрую мешковину. Довезём!

Она достала из рюкзака нож, присела на корточки и принялась за дело.

— Половина тебе, добытчик, половина нам! — постановил Всеволод. — Нет возражений?

— Нет.

— Показался, паразит! — вскричала какая-то тётка с бидоном.— В этот раз без обмана, по расписанию. Слава тебе, Господи! Из-за изгиба реки выплыло белое судёнышко.

…Мы сидели на корме у своих непомерных рюкзаков и свёрнутых палаток. Дырявый тент над головами почти не защищал от солнца, но зато здесь было не душно, как внизу в салоне, набитом пассажирами.

Я-то по какому-то инстинкту никогда не упускал случая оказаться в гуще людей, послушать, о чём судачит народ, но Всеволод, который один за другим писал сценарии именно о жизни простых людей, к моему удивлению, всегда барски пренебрегал подобной возможностью.

«Быдло, оно и есть быдло!» — вырвалось у него, когда однажды я разговорился с подкатившим на велосипеде к нашим палаткам подвыпившим пастухом. У него кончилось курево, и я отдал ему пачку «Стюардессы» из своих запасов.

Несколько дней назад Люда, вымыв после ужина посуду, ушла спать. Мы остались вдвоём у догорающего костра. Всеволод вдруг сказал:

— Между прочим перед отъездом я прочёл твой сценарий. В некоторых местах прошёлся по нему рукой мастера. Мало того, ты говорил, что «Ленфильм» не может найти на него режиссёра. Заметь на будущее: только олухи пишут сценарии, не имея режиссера… Так вот, я успел передать твоё творение на студию Горького. Там нашёлся свободный режиссёр. Они перекупают сценарий у «Ленфильма». У них горит план. Поэтому сразу же и запустят. Рад?

— Спасибо. Но почему ты говоришь об этом только сейчас? И потом — что это ты там сделал своей рукой мастера?

— Умей быть благодарным! Снимут фильм — половину гонорара отдашь мне. Нет возражений?

Вот тогда-то я и пожалел о том, что увязался с ними в это путешествие. Видимо, иногда нужно держаться подальше от преуспевающих людей. Чтобы не видеть их самодовольства, вечных устремлений извлечь из всего выгоду.

Катер вышел из устья реки и стал пересекать Волгу, чтобы причалить к пристани городка, где проходит железная дорога. Я стоял у поручней, глядел на суматоху барж, дизель-электроходов и юрких катерков.

Рядом встала Люда.

— Не обижайтесь на Всеволода. Он зачеркнул всего две-три ремарки, сам мне сказал. И, кажется, один эпизод.

— Какой?

— Не знаю, — она пожала плечами. «Прах его побери с его рукой мастера!» — подумал я. Это был мой первый сценарий, и он был мне дорог. С другой стороны, чего я капризничаю? Всё-таки пристроил, потрудился. Но что-то саднило душу. С того самого разговора о женских брюках.

…По шатким сходням сошли мы вслед за галдящей толпой пассажиров на пристань. Обливаясь потом, дотащили наш тяжкий скарб до железнодорожного вокзала, сдали в камеру хранения, купили билеты на поезд, который отправлялся отсюда только в шесть вечера.

— Давайте завалимся куда-нибудь в ресторан, — предложил Всеволод. — Наконец-то пообедаем по-человечески!

Пыльными, замусоренными улочками, вымершими от жары, дошли до базара, рядом с которым, как нам объяснили, находился единственный в городе ресторан «Волна».

По пути я задержался у деревянного стенда с выгоревшей газетой. Две недели мы были оторваны от новостей.

Номер «Известий» оказался трёхдневной давности. Передовица разъясняла политику партии в отношении сельского хозяйства, славила «нашего дорогого Никиту Сергеевича Хрущева» за внедрение кукурузы, и я в который раз подивился тому, что человек, мужественно разоблачивший культ Сталина, допускает в отношении себя все ту же лесть… Вдруг моё внимание привлекло маленькое сообщение в конце соседней страницы.

Оно извещало о самоубийстве Эрнеста Хемингуэя.

— Где ты там? — дошло до моего слуха. — Иди скорей! Жрать хочется.

Субботним утром в октябре машин на улицах мало. Можно было бы быстро домчаться до Черёмушек. Но Георгий Сергеевич старался вести свой «Пежо-205» как можно медленнее. Неприлично было бы явиться раньше условленного срока — десяти часов.

Ночью он не раз просыпался, взглядывал на часы. Как ребёнок, торопил время, ждал и не мог дождаться, когда же наконец наступит утро.

Он и предположить не мог, что давно забытая страсть пробудится в нём с такой силой.

Ровно неделю назад, вечером в прошлую субботу, по первому каналу центрального телевидения о нём, Георгии Сергеевиче — хирурге одной из московских больниц, был показан пятнадцатиминутный документальный фильм. Оскорбительный, по сути дела. Ибо телевизионщиков привлекло не столько его профессиональное мастерство, репутация знаменитого сосудистого хирурга, сколько то, что он делал сложные, подчас многочасовые операции, стоя на протезе. В двенадцать лет попал под трамвай, катаясь с мальчишками на «колбасе», и ему отрезало правую ногу выше коленного сустава.