– Алекс, – сказала Анита, стукнув вилкой о стол, – мне нет дела до твоих Эрихов, Юргенов и Хаффманов. Я надеялась, что завтра, после моей прогулки к герру Ранке, ты покажешь мне тот дом, где тебе пришлось провести несколько незабываемых часов. Ты помнишь дорогу?

– Дорогу? Ну да, в общих чертах… Если что, Гюнтер поможет.

– Гюнтер?

– Его обычная стоянка как раз на нашей улице. Правда, через два дня он уезжает к себе в деревню, это под Штутгартом. Сказал, что вернется только через неделю. Жаль – отличный малый, на него можно положиться.

– Что ж, пока он здесь, пусть поможет. Когда ты завтра вернешься из своего вертепа?

– Часов около трех. У нас будет достаточно времени, чтобы проехаться в нужном направлении… Хотя, если честно, сегодняшних событий мне хватит надолго.

* * *

Трудовой стаж Рихарда Ранке в берлинской полиции приближался к трем десятилетиям. Годы, прошедшие с момента окончания Наполеоновских войн в Европе, выдались для Германии относительно спокойными: постепенно поднималась промышленность, был создан Таможенный союз, способствовавший развитию торговых отношений. Ранке старательно тянул свою лямку и рассчитывал благополучно дослужить до ухода в отставку, как вдруг ни с того ни с сего грянул бунт – и какой! Конечно, во всем были виноваты французы, эти вечные разносчики революционных эпидемий. Именно они, по мнению Ранке, занесли в германские государства вредоносные бациллы, приведшие к беспорядкам в Бадене, Кельне, Эрфурте… Стычки мятежников с полицией и армией на улицах Берлина произвели на почтенного стража имперской законности гнетущее впечатление. Прусский порядок, которым он, как истый немец, чрезвычайно гордился и который считал незыблемым, расползался, как старое, траченное молью одеяло.

Поговаривали о конституции, о желании короля пойти на уступки и даровать разбушевавшимся подданным права и свободы. Ранке такая перспектива настораживала. Каких еще свобод недостает немцам? Кажется, и так всего хватает. Впрочем, королю виднее, на то он и король.

Ранке никогда не пытался понять политиков, считая, что мозги у них устроены иначе, чем у обычных смертных, к которым он причислял и себя. Какое ему дело до политики – он сыскарь. Беда только, что и сыск в последнее время стал большей частью политическим. Поэтому работа, прежде доставлявшая Ранке удовольствие, стала утомлять и раздражать.

Дело русского эмигранта Вельгунова поначалу не заинтересовало его. Собственно, и дела-то никакого не было: ну, умер человек от сердечного удара, с кем не бывает. Однако такая простая, такая обыденная и потому кажущаяся наиболее вероятной версия почему-то не устраивала бойкую женщину со смуглым лицом, назвавшуюся российской подданной, но говорившую по-французски с жестким южноевропейским акцентом. Так обычно говорят испанцы, привыкшие к своему раскатистому «р».

– Не понимаю, мадам, почему вы так убеждены, что господин Вельгунов был убит, – сказал Ранке, когда она пришла к нему утром, на следующий день после печального события у ресторана «Лютер унд Вегнар». – Вот медицинское заключение: Вельгунов скончался от паралича сердечной мышцы. Выпитый им бокал вина и выкуренная сигара могли в известной степени способствовать этому, но не думаю, что в их содержимом удастся найти какие-либо признаки яда. Хотя профессор Бернштейн по моей просьбе проводит углубленную экспертизу – не сомневайтесь, я привык все делать тщательно.

– Вы навели справки о Вельгунове?

– Он жил открыто, общался со многими, но никто из его приятелей не смог толком сказать, чем занимался этот человек и на какие средства существовал. Мы произвели обыск в его квартире в Пренцлауерберге, нашли мало интересного: небольшой гардероб, библиотека с книгами на русском, немецком и французском, записная книжка с адресами берлинских кафе и театров. Вот, пожалуй, и все. Никаких писем, никаких дневников, никаких документов, кроме тех, что он имел при себе. Все, что удалось узнать, это то, что его действительно звали Андрей Вельгунов и он приехал в Германию из России в середине тридцатых годов. Образ жизни, по всей видимости, вел праздный, каких-либо увлечений в Берлине не имел.

– И это не показалось вам странным? Человек не имеет в Берлине никаких увлечений и тем не менее живет здесь целых десять лет. Живет без заработка и даже, как я поняла, без банковского счета и все же позволяет себе каждый день обедать в ресторанах.

– К чему вы клоните?

Анита оставила вопрос Ранке без внимания. Своими догадками, если они у нее и появились, она не собиралась пока делиться с полицией.

– Где, вы говорите, он жил?

– В Пренцлауерберге. Это такой берлинский район, там живут художники и сектанты.

– Интересно. Вы мне дадите точный адрес?

– Не понимаю, почему я с вами так откровенен? – пробурчал Ранке, подтягивая к себе чистый лист бумаги и обмакивая в чернильницу перо.

Анита невинно взмахнула ресницами.

– Может быть, потому, что я знаю об этом деле чуть больше вашего и вы надеетесь на мою помощь?

…Дом, где в свое время обосновался Андрей Еремеевич, стоял неподалеку от кладбища, обсаженного тополями. Среди могильных плит беззаботно играли дети. Анита взглянула на фасад. Неброское трехэтажное здание серого цвета, с квадратными окошками и чердачными надстройками наподобие мансард. Постояв, Анита вошла в него.

Квартира Вельгунова находилась на первом этаже. Никаких табличек, никаких номеров. На бронзовой дверной ручке болталась полицейская печать. Анита прислушалась к царившей в доме тишине и раскрыла свой ридикюль. Покопавшись в нем, она извлекла занятного вида металлическую загогулину – длинную, с многочисленными зубцами. То был так называемый «хитрый ключ», или «ключ от всех дверей», как называл его Максимов. Алекс, даровитый инженер, самолично сконструировал и изготовил его – это было давно, еще в России. Покуда супруг Аниты состоял на военной службе, чете Максимовых нередко приходилось переезжать с места на место, менять съемные квартиры и дома. Бывало, хозяева вручали жильцам целые связки ключей: от парадного и черного ходов, от собственно квартирной двери, от чердачных помещений и всевозможных чуланчиков. Максимову надоело возиться с этими тяжелыми гремящими гроздьями, вот он и выдумал свой «хитрый ключ», который с успехом заменял все остальные. Анита сразу оценила практичность изобретения Алекса и, разумеется, заполучила свой экземпляр, с коим никогда более не расставалась.

Хваленый немецкий замок поддался с первой же попытки. Анита сдернула пломбу и открыла дверь.

Воздух в квартире был спертым и затхлым – помещение давно не проветривалось. Обстановка внутри напоминала интерьер логова флегматичного, ни в чем не нуждающегося сибарита. Тяжелая, темная, без особой роскоши мебель, мягкие объемные диваны, небрежно застеленные толстыми пыльными покрывалами, книжные полки с томами классиков. Анита взглянула на переплеты, провела по ним пальцем в белой перчатке и сделала вывод, что снимали эти книги с полок нечасто. Она взяла наугад одну – великолепное издание Гете с золотым тиснением на обложке. Страницы даже не разрезаны. Андрей Еремеевич при всей своей образованности библиофилом не был – книги в его апартаментах оставались мертвы и недвижимы, как каменные блоки, из которых сложены египетские пирамиды.