– Мы его возьмем с собой и уложим в гостиной на диване, а в нашем распоряжении останется спальня и столовая. Полагаю, г о в о р и т ь нам удобнее будет в столовой.

Я не читал ни одной ее статьи, но думаю, ей бы пошло писать приговоры. Во время своей короткой речи она сняла очки и отпустила на волю фиолетовые волосы, став еще краше, чем прежде. Мышеловка захлопнулась, и оставалось лишь съесть сыр не первой свежести. А перед этим наклюкаться до такой степени, когда этот самый сыр станет казаться только что доставленным спецрейсом прямо из швейцарской сыроварни.

– Выпить у меня найдется что и даже на выбор, – продолжила Таисия, словно прочитав мои мысли, и подслеповато щурясь, опустила свой деревянный молоток прямо на мой кумпол.

Мы начали собираться. Вовочка – божий человек являл собой классическую недвижимость о двух бесполезных ногах, и трое почитателей его таланта (надо отдать им должное – без стаканов и какой-либо надежды на допхаляву) вызвались помочь с транспортировкой кумира до такси, предусмотрительно заказанное нашей милой дамой.

Шофер, подозрительно глянув на бездыханное тело, спросил:

– Он живой?

– Живой, – ответил один из провожатых. – Мировой мужик, весь зал упоил. И сам погиб в неравной битве.

– То есть, как это погиб? – насторожился шофер.

– В переносном смысле, – пояснил я. – Погиб в борьбе с «зеленым» змием, а теперь спит богатырским сном, и я бы очень не советовал его будить.

– Если наблюёт – три штуки сверху, иначе не повезу, – объявил шофер.

– Вези, – сказал я. – Условия приняты.

Вовочка сэкономил мне три тысячи, но на выходе пришлось взять его на плечо, и если бы не лифт, то мы не скоро бы добрались до таисиной квартиры на семнадцатом этаже. Занося, однако, поклажу в прихожую, я неловко повернулся и задел вовочкиной головой о притолоку. Точнее сказать, ударил притолокой по вовочкиной бестолковке, отчего спящий проснулся, лихо соскочил с моего плеча и категорически потребовал исключить из списка воскрешаемых какого-то японского барабанщика. Я тотчас удовлетворил его требование, и он принялся вертеть ушибленной головой, оглядывая прихожую.

– Тим, мы это где? – шепотом спросил он меня, все еще озираясь.

– В гостях, – сказал я.

– Очень хорошо, – возрадовался Вовочка. – Люблю, знаете ли, ходить в гости.

И тут в прихожей снова появилась хозяйка. Не знаю, как это ей удалось, но за десяток-другой секунд она успела переодеться и сменить не только прическу, а и масть. Теперь на ней был длинный шелковый халат антрацитно-черного цвета, по которому то тут, то там гуляли бесхозные павлины, а волосы стали платиновыми и значительно прибавили в своей массе. Ноги ее были босы, и темно-рубиновый лак на ногтях неплохо смотрелся на фоне халата.

Вовочка спросил, глядя на павлина, который, удачно расположившись на хозяйском бедре, все норовил заглянуть за спину:

– Здравствуйте, а вы кто?

– Хорош жених! – сказала Таисия, подбоченившись. – Вы что же – всерьез меня не узнали?

– Не узнал, – ответил Вовочка смущенно. – И Тимофей Бенедиктович тоже не узнал, но он никогда в этом не признается.

– Правда? – спросила Таисия, подняв на меня глаза, вновь обретшие очки.

– Правда, – соврал я.

То ли меня разморило за время поездки, то ли халат с париком стали тому причиной, но отношение мое к поцарапанной критикессе радикально переменилось. Теперь я находил ее не лишенной известного шарма «ягодкой», которая просто неудачно оделась для деловой встречи.

Вовочка тем временем, по собачьи скрытно обойдя все комнаты, сказал знакомому уже павлину;

– Чудненько у вас здесь. Кстати, я еще числюсь в женихах?

– Разумеется, – ответила за павлина Таисия, и мы направились в гостиную.

Увы, все наши попытки уложить Вовочку – божьего человека на диван закончились крахом. С каждой новой принятой рюмкой Вовочка, вопреки науке, трезвел и в конце концов довел себя до того, что, заложив руки за спину, начал рассматривать картины, самая большая из которых висела прямехонько над диваном.

– Вот, – сказал он нам, показывая на нее пальцем, – она уже наклонилась, а вы хотели меня под ней уложить, варвары!

– Ничего, – произнес я раздраженно, – мы бы тебя воскресили вместо японского барабанщика.

– Кстати, – пропел радостно Вовочка. – Кто-то здесь обещал телефончик…

Таисия, покачав головой, взяла трубку и отправилась с ней в спальню – звонить своему бывшему, и говорила с ним столь громко, что мы все слышали. Прежде всего она сообщила Льву Семеновичу, что к ней на огонек забрели два выдающихся деятеля культуры – один художник и один писатель. Художника ты должен знать, это Некляев… да, да – битюг, а писатель тоже очень знаменитый, нет, они по делу, да, в час ночи, потому что они улетают рано утром, куда им попутного ветра? Послушай, придурок, никто здесь этим заниматься не собирается, им нужен телефон твоей фирмы этих… ну… чудесных гномов, ну эльфов, какая разница, да не задница, а разница, ты дашь телефон или нет?

Через минуту она вышла к нам с номером телефона Льва Семеновича, который записала на своей визитке. Вовочка сказал: «Mersi, madam!» с пугающим прононсом, но ручки целовать не стал – где вы видели трезвого француза, целующего даме ручки почти что на рассвете?

Поняв, что если бывший вакхист и угомонится, то наверняка последним, Таисия завалила его красочными альбомами, среди которых я заметил собрание эротических рисунков позднего Пабло Пикассо. Вовочка, обладавший здоровым художественным вкусом, не стал разочаровывать хозяйку и сразу же направил свой полутрезвый взор на плоды воображения выжившего из ума гения. Я незаметно обратил внимание критикессы на ценителя женского тела, и мы с минуту – другую предавались изысканному извращению – наблюдению за наблюдающим. Спустя сто двадцать секунд Таисия принялась за меня, и если Вовочке – божьему человеку перепало удовольствие, то мне – допрос третьей степени, в том смысле, что шел уже третий час ночи. Начала она с того, что заявила с мрачным видом, будто я растерял свои самобытность и темперамент и пишу теперь какие-то открытки, возможно, срисованные с фотографий. Не удивлюсь, сказала она, если вы пробавляетесь портретами различных уродцев с большой мошной, облагораживая и возвеличивая их на своих полотнах. Вероятно, после такого вступления, полного наветов и оскорбительных предположений, мне следовало откланяться, но я не сделал этого по двум причинам. Во-первых, пришлось бы грубо оторвать Вовочку от созерцания гипертрофированных женских прелестей, на что он пенял бы мне всю оставшуюся жизнь, а во-вторых, кое-где Таисия попала в точку. Полгода назад я действительно взялся писать по фотографии деда одного состоятельного и влиятельного газового нацмена, но не только внушительных размеров гонорар был тому причиной: более страхолюдного старикана я еще не видывал, и это физическое уродство просто заворожило меня. Я изобразил героя на фоне выжженной солнцем степи – дед был лыс, суров, брутален и вполне мог сойти за депутата, приехавшего в богом забытое село на встречу с избирателями. Песочные тона, позолоченная, массивная рама, доставленная специально из Питера, дед, похожий на депутата – я ждал восторгов и благодарностей, но всё обернулось иначе. Внук молча оглядел полотно, скривив физиономию до такого состояния, что и сам стал похож на помолодевшего вдруг деда, отошел на пару метров, вновь вернулся на исходную позицию и затем сказал нервно: