— Дык там дальше и не уедешь, — хохочет тот, что за рулем, худосочный мужчина с бегающими глазками. — Там шахты натыканы, а за ними лес непролазный. Тупик.

— Вот туда-то мне и нужно. Подвезете, мужчины? — Людмила хватается за протянутую ладонь и влезает в кабину.

В нагретой на солнце кабине пахнет бензином, старыми носками и мужским потом. На полу валяются окурки, на панели красуется фотография обнаженной девицы, которая бесстыдно раскинула ноги. Груди огромные, такие спокойно можно назвать выменем. И на щеке буква… Фотографию тут же прячет водитель, виновато косится на монашку.

— Конечно же подвезем, ваше святейшество. Мы завсегда рады помочь Святой инквизиции, — пытается отвлечь внимание от своего коллеги второй водитель. — Надо в «Нижние угли»? Будут «Нижние угли»! Надо в «Михайловку»? Будет «Михайловка». Только скажите. Вы, небось, к Миколе Силантьичу направляетесь?

— За то, что подвезете, я не обращу внимания на срамную фотографию. Но помните, что без печати «одобрено святой комиссией», эта фотография является происками дьявола. Я думаю, что ее следует подвергнуть сожжению, — Людмила хмурит брови. Старается не очень сильно хмуриться, а то маска может слезть, и тогда она вместо бабы на фотографии будет лежать с раскинутыми ногами. — И да, я к Миколе Силантьевичу.

— Сейчас, сейчас. Мы же не со зла, а так… взгрустнется в поездке на дальняке. Сейчас сожжем, — водитель передает фотографию напарнику, тот тут же запаливает ее зажигалкой.

Голубоватый огонек жадно пожирает фотографию. Бумага темнеет, трескается и уже кажется, что женщина с раскинутыми ногами безмолвно кричит, сгорая в очищающем огне. В пепельнице догорают остатки фотографии, последними темнеют глаза…

— Гриха, походу мы с тобой сами стали инквизиторами, раз ведьму сожгли, — несмело улыбается толстяк.

Второй мужчина прыскает и искоса наблюдает за реакцией абатиссы. Дергают черта за хвост! Надо их одернуть, а то рискнут еще раз пошутить и тогда баллончик с перцовкой распылится в кабине.

— Заткнитесь и ведите машину! — цедит Людмила сквозь зубы. — Моя доброта небезгранична, а за крамолу знаете, что бывает?

— Простите, ваше святейшество, — сдавленно выдавливает водитель.

Больше бледные водители не рискуют шутить. Машина переваливается по разбитой дороге и вскоре выныривают серые крыши домов.

Убогая деревенька встречает шикарным постаментом с огромным равносторонним треугольником. За верхний угол зацеплена веревка и в петле висит великий мученик. При взгляде на скульптуру мороз пробегает по коже. Или свет падает так, или это фантазия перевозбужденного разума Людмилы, но она видит, что великий мученик взирает не кротко, не с мукой в глазах, а так, словно готов спрыгнуть с треугольника и каленым железом выжигать скверну по всей земле. Так могли смотреть идолы язычников, которым приносили кровавые жертвы, но никак не символ Церкви… которой тоже приносится кровавая дань. Людмила вздрагивает, когда глаза великого мученика со злостью впиваются в нее.

Нет, это только показалось, это всего лишь игра света и, спустя несколько метров, они проезжают мимо обычного памятника. И глаза уже добрые и приветливые. Такие же, как у Павла Геннадьевича, когда он подписывает приказ на увольнение «не оправдавшего доверие» человека.

Лесовоз встречают два худых пса, которые зло гавкают на широкие колеса. Тявкают с таким остервенением, будто именно колеса виноваты в их нелегкой судьбе, в постоянных тумаках и вечном голодании. Людмила не боится собак, больше опасается людей, но по поведению четвероногих существ можно судить об их хозяевах.

Деревенские домишки походили на сопровождающих псов, такие же худые, перекошенные, облезлые. С первого взгляда и не скажешь, что в этих хибарах живут люди. Временное пристанище последнего бомжа мегаполиса является замком по сравнению с домиком зажиточного крестьянина. Зажиточным считается тот, возле дома которого стоит трактор. Данный динозавр стоял только возле одного более-менее крепкого дома.

Зато церковь поражает великолепием: белоснежные стены, красочные витражи, золоченые треугольники на куполах. Не удивительно, если двери и мебель сделаны из дорогущего сандала. Дом для беседы с великим мучеником выглядит настоящим дворцом, он блестит, как дорогущий самородок посреди навозной кучи.

— Вот тута и обитает Микола Силантьич, — кивает «Гриха» на вместилище святого духа. — Вам к нему. Благословите, ваше святейшество?

Струю перцовки тебе в рожу, а не благословение!

Но нельзя выдавать себя раньше времени. Нельзя. Потому Людмила еще раз благословляет и брезгливо морщится, когда их слюнявые губы касаются кончиков пальцев.

— Спасибо, что подвезли. Постарайтесь больше не грешить. Помните, что Он постоянно следит за нами! — Людмила вылезает и показывает на небо.

Водители истово творят знак треугольника и обещают стать чуть ли не святыми. Лесовоз медленно отъезжает и вскоре исчезает за поворотом. Людмила поворачивается и нос к носу сталкивается с мрачным мордоворотом. По-другому нельзя назвать это огромное существо. Первым впечатлением Людмилы была мысль, что горилла сбежала из зоопарка и напала на местного священника. Мало того, что напала и убила, так еще нарядилась в его рясу и нацепила сверху треугольник. «Горилла» открывает пасть и рычит:

— Здравствуйте, мать-абатесса. Во имя отца и сына рад приветствовать вас.

— Здравствуйте, Микола Силантьевич. Я тоже приветствую вас во имя отца и сына. Так было, так есть и так будет, — Людмила смиренно опускает глаза, все же она женщина, хотя и выше его по церковной иерархии.

— Благословенны будем. Что привело вас в наш отдаленный уголок?

Нет, все-таки священник очень похож на гориллу. Похож маленькими злыми глазками, челюстью, которая напоминает утюг, длинными ручищами на массивном торсе. По фигуре видно, что священник не гнушается тяжелым крестьянским трудом и мало похож на тех благообразных прыщей, которые осядут на хлебном местечке и обрастают жирком, просвещая паству относительно заветов из Сводов Небесной Благодати.

— Як вам прибыла по поручению верховного инквизитора. Из «Нижних углей» пришло письмо о том, что вы что-то обнаружили, — Людмила говорит бесстрастным голосом, старается ни жестом, ни взглядом не выдать своих истинных намерений.

Священник странно смотрит на нее, слишком внимательно, словно старается вспомнить лицо Людмилы. Она его первый раз видит, но он не отводит взгляда. Приходится даже кашлянуть, чтобы прервать затянувшуюся паузу. Слишком уж повышенное внимание, так может смотреть дворовый пес, который усиленно думает — вцепиться вам в ляжку или повилять хвостом.

— Ой, простите, что томлю вас на пороге. Прошу проследовать в мою скромную обитель. Вы как раз успели к ужину, — священник отступает и делает приглашающий жест в сторону «скромной обители». — Меня в миру называют отец Николай, так что можете так обращаться.

— Абатесса Варвара. Приятно познакомиться.

Людмила заходит в церковь. Двери и взаправду из дорогого дерева, не сандал, но пламенная береза. Из такого