Суета, хлопоты и огромное напряжение этих десяти майских дней отодвинули для Благово и Лыкова все другие дела. Однако уже через два дня по приезде, когда жизнь вернулась в привычное русло, Плеве вызвал их к себе и напомнил про высочайшее повеление. Весь желтый от переутомления, он был еще и подавлен новостями, случившимися в Петербурге за время их отсутствия.

— Езжайте в сыскное. Там еще одну нашли, пока мы с вами в Москве отдыхали…

— Но ведь царских дней не было, — попробовал удивиться Алексей, но директор только сдвинул брови, и нижегородцы быстро удалились. С Плеве шутки плохи… Петербургское управление сыскной полиции располагалось на Офицерской улице, во втором этаже Казанской части. Путилин все еще болел, поэтому министерских посланцев встретил его многолетний бессменный помощник, знаменитый Виноградов. Кроме него, в кабинете присутствовали лучший агент управления Шереметьевский и начальник секретного делопроизводства Вощинин[27]. Лица всех троих были угрюмо-сосредоточены. Шереметьевский, кроме того, весь был в белых точках — сыпь выступила от нервного напряжения (тоже оттрубил десять дней на коронации старшим группы филеров).

— Итак, господа, — начал Виноградов, едва дав всем усесться, — генерал Грессер довел до нас повеление государя относительно этих ужасных убийств. Пока вы были в Москве, я внимательно изучил все рапорты о происшествиях с осени прошлого года. Вдруг что-то не заметили, упустили, не связали… И обнаружил задним числом еще одну жертву. 27 февраля в селе Смоленском найден труп крестьянки Подневой, работницы с Обуховского завода. Поэтому и не попала в городскую сводку, прошла по Канцелярии полицмейстера пригородных местностей. Она была на седьмом месяце беременности. С ней поступили… как и в предыдущих случаях.

— Плод нашли?

— Нашли, двойню. Тоже, как в предыдущих случаях…

— Двойню! — оживился Благово. — Значит, ему осталось дорезать только двух.

— Точно так, Павел Афанасьевич. Мы в сыскном разделяем вашу версию и тоже считаем, что жертв должно быть девять. И никакой это не психопат-одиночка, здесь план и организация. Шесть убийств в разных частях Петербурга, и нет ни следов, ни свидетелей… Кто-то очень серьезный понтирует.

— Да, и очень в себе уверенный. Если вычесть по моей методе сутки, получается, что Подневу убили в день рождения государя. Значит, у нас есть время до сентября.

— Совершенно верно, — сразу согласился с Благово Виноградов. — Нам тоже пришла в голову эта мысль. Из всей близкой родни государя остались не отмеченные столь ужасным знаком только трое: сестра, Мария Александровна, брат — Павел Александрович, и сама августейшая супруга, императрица Мария Федоровна. Убийцам же случайно подвернулась двойня и они, так сказать, сэкономили одну жертву. Думаю, из своего дьявольского счета они уберут сестру государя, нынешнюю герцогиню Саксен-Кобург (Благово молча кивнул в знак согласия), и тогда остаются две даты: 21 сентября — день рождения Павла Александровича, и 14 ноября — императрицы. Значит, до этого времени мы должны найти убийц.

— Теперь к вопросу, кто понтирует, — продолжил Вощинин. — Человека, который, по нашему мнению, правит преступностью в столице, зовут Анисим Петрович Лобов. Потомственный почетный гражданин, владелец самого крупного кожевенного завода в Чекушах, что на Васильевском острове. Пятьсот человек работников! Снаружи держит вид серьезного промышленника. Проживает в Коломенской части, в собственном доме в Упраздненном переулке, возле набережной Пряжки. Гласный Петербургской городской думы, был один срок старшиной в Купеческом клубе, избирался присяжным заседателем, представлялся столичному генерал-губернатору. Родом из Лаишевского уезда Казанской губернии, но вот уже тридцать лет в родном селе не появляется. И вообще, нам не удалось — а мы старались! — найти ни одного человека, который бы знал господина Лобова с парней. Прошлое у кожевенного фабриканта, видать, уж больно тёмное. Сельчане по фотографическому портрету его не признают, хотя и отмечают некоторое сходство.

— Может быть, сильно изменился под влиянием жизненных обстоятельств?

— Все может быть. Отец, мать и брат Лобова угорели в доме восемнадцать лет назад, все разом, а единственный дядя утонул в проруби. Как хотите, а подозрительно…

— Наблюдение что-нибудь дало?

— Мало. Личности вокруг него самые поганые. Стряпчий Мойша-Рива Погост имеет очень дурную репутацию… Банкир Борейто так просто мошенник, но ухватить его не за что. А особенно колоритен охранник лобовский, Иван Кареткин по прозвищу Пересвет. Ваш, кстати, земляк, из Нижегородской губернии.

Лыков уже слышал о Пересвете, уроженце старинного волжского воровского села Татинец, название которого говорило само за себя.

— …Легальное его звание — ученик басонщика[28], но плодов этих его трудов никто никогда не видел. Настоящее же занятие — выполнение особых поручений Лобова. Пересвет трижды был под судом, и трижды оставлен «в сильном подозрении». Штатный убийца, необыкновенно жестокий и очень опасный. Силен неимоверно, говорят, почти, как покойный Тунгус. Лобов без него из дому не выходит. Пересвет очень предан своему хозяину, выполняет только его распоряжения и готов ради него на все. Но там есть и еще один личный телохранитель, некто Челубей. О нем почти ничего не известно, только несколько слухов. Вроде бы, он не без татарской крови. Говорят еще, что он чуть ли не из столбовых дворян, силой не уступает Пересвету, но значително умнее. Эдакий элегантный боевик. Лобов никого не принимает без предварительной проверки этими двумя головорезами. Вообще он ведет закрытый образ жизни, на людях появляется мало, на фабрике бывает два-три раза за неделю, не подолгу, зато часто заседает в трактире «Три Ивана».

— «Три Ивана»? Том самом, где сыщиков зарезали?

— Том самом, на углу Лиговской набережной и Свечного переулка. Место нехорошее, настоящий «пчельник»[29]; обыватели туда не ходят, поэтому и наблюдение вести очень затруднительно. Одного нашего там давеча чуть не взяли в ножи. Настучали изрядно по шее и выгнали, наказали больше не приходить… В «Трех Иванах» никогда не бывает случайных или незнакомых людей. Одним словом, нужен «демон».

При этих словах все, словно сговорившись, посмотрели на Лыкова. Благово ухмыльнулся:

— Понимаем. Он с приезда из Москвы бороду растит, еще недели две потребуется. Покамест ему легенду подновим, он же полгода где-то жить был должен. Как у вас там «барон Флагге», все еще жирует? Не пора ему в Томск?

Так Лыков оказался в трактире «Три Ивана».

Таубе прибыл в Париж уже вечером, когда зажгли газовые фонари. Взял фиакр на площадке у Восточного вокзала и назвал вдрес. Интересующий его человек жил на самом краю города, возле старых фортификаций времен Луи Филиппа. Рю де ла Гласьера, бедная, застроенная ветхими неказистыми домами, упиралась одним концом в парк Монсури, другим вливалась в бульвар Порт Ройял. Таубе знал по агентурным сводкам, что где-то здесь живут опасные враги империи Лавров и Тихомиров, но сегодня у него было другое задание, весьма щекотливое. Мутный парижский полуадвокат, полупроходимец Д’Ашэ где-то перекупил письма покойного Николая Александровича, старшего брата государя, бывшего до своей смерти от чахотки в 1865 году в Ницце наследником российского престола. Вот, говорят, вышел бы государь! да Бог не дал… Николай был по любви обручен с датской принцессой Дагмарой и написал ей всего более тридцати писем, весьма приватных. Письма эти исчезли вскоре после того, как автор их умер. А принцесса — что было неожиданно для многих — передала руку и сердце, как бы по наследству, новому цесаревичу, а ныне российскому императору Александру Третьему. Теперь Дагмара — императрица Мария Федоровна; с государем у них удивительные семейные отношения, и память о первом женихе, любимом брате государя, лишь скрепляет их брак. А тут какой-то парижский негодяй предлагает купить у него те, забытые, похищенные письма! Держись, мэтр, не переоцени себя…