Не успели взорваться последние вражеские снаряды, как налетели пикирующие бомбардировщики! Группами по 20–30 машин они волнами шли через передний край, сбрасывали, низко пикируя, свой смертоносный груз на линию обороны и поднимались на новый заход. Бомбы падали с ужасающим воем сирен, сотрясали и перепахивали землю, рушили окопы, траншеи, ходы сообщения, блиндажи! Но самое жуткое впечатление производил рев самих самолетов, когда они, пикируя, проносились прямо над башней: меньше думалось о прямом попадании, больше — что летчик не сможет вывести самолет из пике и врежется в нашу машину.

— Слава богу, пронесло, товарищ лейтенант, а ведь бомба-то была наша, — невозмутимо сказал Емельян Иванович, как бы успокаивая экипаж.

— Это они тебя поздравляют с днем рождения, Емельян Иваныч, потому сегодня прямых пикирований не будет, — пошутил Вася Плаксин и тут же целым каскадом картинных выражений принялся костить, поносить вражеских летчиков, и в следующее мгновение, откинув верхний люк, вдруг ударил из автомата по пикирующему «юнкерсу». Сразу же по его примеру застрочили автоматы из других самоходок, вступили и пулеметы из стрелковых окопов, высекая пулями искры из бронировки бомбардировщиков.

Будучи весельчаком и балагуром, Василий не унывал в любой обстановке, даже критической, но если долго не было писем от жены из Москвы, его будто подменяли, улыбка исчезала с лица. В финскую Василий был пулеметчиком, его тяжело ранило и он долго пролежал на снегу в сильный мороз, мимо проходили санитары, но он не смог подать знак, даже открыть глаза. «Этот уже готов», — бросил один из санитаров. Слова его громом с молнией ударили в голову замерзающего, и Василий открыл глаза. Что и спасло ему жизнь тогда, зимой сорокового на Карельском перешейке.

* * *

Около шести утра немцы перешли в наступление. За разрывами снарядов и мин показались из-за холмов танки. Предельно напрягая зрение, я пытался в бинокль определить тип идущих на нас вражеских машин — но дистанция была слишком велика! Члены экипажа, все как один, тоже впились в налобники приборов, жадно рассматривая поле боя, пытаясь распознать танки первого эшелона. Фашистская артиллерия и минометы усилили огонь. Били и по нашей батарее, но неприцельно, так как у нас были очень удобные позиции — по скатам долины реки Неручь, покрытым кустарником и мелколесьем, растительность укрывала нас от прямых попаданий. Используя складки местности, танки медленно приближались к нашей обороне, ведя огонь с ходу и с коротких остановок. Стальные гусеничные ленты тускловато поблескивали в лучах восходящего солнца. До боли в глазах всматриваясь в контуры наступающих танков, я мысленно сравнивал их с картинками из инструкций: вертикальные борта корпусов и стенок башен, длинная пушка с дульным тормозом говорят о том, что это «тигры», как и камуфляж корпусов и башен, окрашенных желтыми, зелеными и коричневыми пятнами, что неплохо вписывалось в окружающую местность. Да, это были они! Перед фронтом обороны нашей батареи наступало шесть «тигров»! За ними, из-за гребня высоты, перевернутым клином уже выползали менее габаритные танки и бронетранспортеры с пехотой, мы разглядели средние танки T-IV и штурмовые орудия «насхорн».

Командир моей второй самоходки младший лейтенант Леванов красным сигнальным флагом, поднятым над башней, доложил о готовности к открытию огня. Я таким же образом доложил комбату Шевченко о готовности взвода.

До вражеских танков оставалось не более километра, а команды от командира полка на открытие огня все не было! «Тигр» имел лобовую и бортовую броню 100 мм и своей мощной пушкой пробивал броню до 70-мм на 1500 метров. Тогда как даже тяжелый снаряд нашей 122-мм гаубицы мог пробить броню «тигра», лишь подпустив его на 500 метров. Через приборы стрельбы и наблюдения мы уже отчетливо видели, как «тигры», немного рыская по хлебному полю, жерлами пушек обшаривают наши позиции, выискивая цели. Дав команду наводчику держать на прицеле танк, что выдвинулся немного вперед и шел прямо на нашу самоходку, я окинул взглядом ребят своего экипажа: Валера Королев вроде не теряет самообладания, правую руку держит на спуске орудия; Плаксин и Емельян Иванович через свои триплексы не спускают глаз с вражеских танков и заметно волнуются; механик Витя Олейник в сильном возбуждении без надобности перехватывает рычаги бортовых фрикционов, но в такой напряженный момент это естественное состояние. Что касается меня — да, я тоже волновался, хотя уже имел опыт схваток с немецкими танками, но то были легкие T-III и средние T-IV, а тут — «тигры», «пантеры», «фердинанды» с очень мощными пушками! В этом первом на Курской дуге неравном бою с тяжелыми вражескими танками мне очень хотелось во что бы то ни стало победить врага, но и сохранить жизнь членов экипажей, и я расчетливо подумал, что немцы, уверовав в неуязвимость своих танков, будут лезть напролом, открыто, а мы-то находимся в окопах, под защитой родной земли, — в этом наше большое преимущество! Но сейчас мне, командиру, нужно думать об одном: чтобы никто не подвел в бою.

— Не так страшен черт, как его малюют, — воодушевлял я свой экипаж, — подпустим их поближе...

Расстояние сокращалось. До танков уже осталось девятьсот метров... Восемьсот... «Тигры» вплотную приближались к нашей передовой, оборудованной в семистах метрах от первой траншеи, — а команды на открытие огня все не было! Вдруг по траншеям пехоты многоголосо загудело:

— «Тигры», «тигры»! Идут! — Теперь танки рассмотрели все.

Танки ползли медленно, по-черепашьи, понятна была их тактика: рассчитывают, что нервы у нас не выдержат, что кто-то откроет огонь, и тогда они смогут легко, с безопасного расстояния, расправиться с нашими танками, самоходками и артиллерией. Однако комполка майор Самыко проявил крепкую выдержку. Он получил отличную боевую выучку в Московской Пролетарской дивизии, сражаясь за Москву командиром артдивизиона, так что неплохо усвоил немецкую тактику.

И вот танки вышли на передовую позицию. Завязался жестокий бой, сопровождаемый взрывами гранат, ружейно-пулеметным огнем и яркими вспышками пламени на танках — наши пехотинцы вели смертельный бой, применяя против танков гранаты и бутылки с зажигательной жидкостью «КС», немцы называли ее «коктейль Молотова», а мы — «горючкой». «КС» была очень опасна: разбиваясь, бутылка освобождала компоненты — белый фосфор, серу и углеводород, которые, вступая в реакцию, разбрасывали брызги температурой до 1000 градусов и неминуемо воспламеняли объект, на который попадали. Но одной горючкой против танков не выстоишь! Силы были неравные, и наконец пехота получила приказ на отход. Внезапно мы услышали два мощных взрыва, и два танка остановились, но продолжали вести огонь с места — вероятно, подорвались на минах или подбиты противотанковыми гранатами. Пулеметные и автоматные очереди становились все более слышимыми — это бойцы, отходившие по ходам сообщений, отбивались от наседающего врага. Нагрудный переключатель моего шлемофона находился на положении «внешняя связь», в наушниках стоял сплошной шум, сквозь потрескивание звучали обрывки фраз открытого радиообмена на немецком и русском, в последнем случае с весьма доходчивыми двух-, трехэтажными выражениями. Но наконец я услышал голос комполка: