Обычно швейцары, сутенеры и проститутки не обращали внимания на Лика и Соню, если, конечно, поблизости не было блюстителей закона, находящихся при исполнении обязанностей. Так бывало везде, кроме самого большого в Култауне ночного клуба «У беззубой Бесси», где швейцаром был громадный мужик по имени Эванс (которого все звали Добряком). Без какой-либо определенной причины Добряк почему-то невзлюбил Лика. Поэтому он постоянно вышвыривал Лика и Соню из клуба, и его присутствие на Канал-стрит стало в буквальном смысле дамокловым мечом, постоянно занесенным над головами мальчиков. Лик скоро решил, что посещение этого клуба не стоит того, чтобы потом потирать ушибленную задницу и отряхиваться от уличной грязи. Но в тот вечер в Култаун приехал сам Бадди Болден и ночью должен был играть в клубе «У беззубой Бесси». Отлично! Хотя Лику только что исполнилось восемь, такого случая он упустить не мог.

Мальчики спрятали тележку со льдом в тупике аллеи и незаметно пробрались в клуб через окно. Они знали, что Добряк будет высматривать их во все глаза и в самом клубе, и рядом с ним, поэтому мальчики залезли под стол, за которым расположилась особо буйная компания, решив, что это самое надежное укрытие. Когда оркестранты заняли места на сцене, Болдена среди них не было. Оркестр заиграл какой-то регтайм, пары потянулись к танцевальному кругу, но Лик ждал большего. И вот, когда музыканты играли уже наверное полчаса, звучание оркестра внезапно перекрыл звук корнета, настолько громкий, что Лик готов был поклясться, что это гудок парохода, но тон его был чистым, словно луч света, проходящий через прозрачное стекло. А когда сам великий человек появился на сцене, все, кто был в клубе, встали и стоя приветствовали его в благоговейном молчании. Лик тоже не мог сдержаться. Соня изо всех сил тащил его за руку вниз, но Лик, чтобы лучше видеть музыканта, залез на стул и во всю силу своего голоса закричал, что он счастлив услышать такую игру на трубе.

Потом Лик почувствовал, как огромная лапа схватила его за горло. Другой рукой Добряк схватил Соню и выволок обоих мальчиков на улицу. Он колотил их головами друг о друга до тех пор, пока у них не зазвенело в ушах, а из глаз не полились слезы.

— Если я еще раз увижу вас в этом заведении, я сделаю из ваших задниц дуршлаги для промывания бобов! — орал Добряк.

Лик и Соня наверняка не отделались бы так легко, но в клубе вспыхнула потасовка, и швейцар, оставив мальчиков, бросился туда.

Несколько мгновений они сидели на земле, ожидая, когда в их головах наступит просветление, потом, поглядев друг на друга, стали ощупывать ушибы и кровоточащие раны. Лик с трудом встал на ноги и сказал:

— Соня, я пошел. У меня башка — как доска, на которой отбивали мясо.

Но Соня не собирался оставить то, что сотворил с ними Добряк Эванс, без отмщения.

— Друг мой Лик! — произнес он, лежа на земле. — Ты бегаешь от этого толстого старого мудака, ведь ты каждую ночь только и делаешь, что бегаешь от него.

У Сони возник план, как опустить Добряка, и хотя Лик не был полностью согласен с его намерениями, он все-таки решил поддержать друга — что-что, а убеждать Соня умел.

Как только Добряк исчез за дверью клуба (необходимо было оттащить двух разбушевавшихся парней от сутенера, нарушившего, по всей вероятности, условия договоренности, достигнутые ранее), Лик и Соня бросились к тележке со льдом. Они притащили ее к лестнице, ведущей на балкон, опоясывавший здание клуба по всему фасаду, а затем начали затаскивать ее вверх по ступенькам. Тележка была наполнена льдом всего на одну треть, но она все равно была слишком тяжелой, и Лик уже было решил отказаться от задуманного, но Соня вытащил ящик со льдом из тележки, и они затащили его на балкон, несмотря на то что ледяная жидкость текла по их ногам. Соня радостно смеялся, продолжая восхищаться гениальностью придуманного им плана (у него и в мыслях не было поскорее скрыться), а Лик в это время приник лицом к окну второго этажа, не в силах оторвать взгляда от ходившего ходуном настила танцевального круга. Он был буквально заворожен игрой великого Бадди Болдена и больше всего на свете хотел бы быть сейчас в зале.

— Лик! — шепотом позвал его Соня, и тут до Лика дошло, что наступило время действовать. Мальчики, пригнувшись, прошли по балкону и оказались над самой головой Добряка, когда он вышибал из клуба двух буянов, давая при этом волю и рукам, и языку. Соня едва мог сдержать смех, когда они с Ликом наклонили ящик со льдом. Молча переглянувшись и кивнув друг другу, они наклонили ящик еще ниже, так, чтобы ледяная вода полилась на голову ничего не подозревавшего Добряка.

Реакция швейцара-вышибалы на холодный душ была уморительной. Сперва он, казалось, не заметил потока, обрушившегося ему на голову и намочившего рубашку и жилетку. Но вдруг все его тело перекорежилось словно от удара молнии, и он издал громкий и хриплый вопль, похожий на рев взбесившегося быка. Добряк, закрыв голову руками, перегнулся пополам, и поток ледяной воды полился ему на спину. Он с трудом сообразил, что надо отскочить в сторону, а когда он наконец сделал это, вид у него был такой, словно он только что подвергся каре небесной. При этом его громкий надсадный рев не умолкал ни на секунду.

А на балконе Соня, забыв обо всем на свете, неудержимо хохотал, высоко приподнимая ящик — ни одна капля не должна пролиться мимо цели. Лик тоже смеялся, но вдруг до его слуха донесся звук скрежетания металла о металл, и он увидел, как тяжелая остро заточенная лопатка, которую старик Стекель называл «эта хреновина», скользнув по настилу балкона, упала вниз. Ее заостренный конец с точностью шпаги в руках опытного дуэлянта вонзился Добряку между лопаток. Рев его мгновенно прервался, он грохнулся на колени и остатки холодной воды из ящика обрушились на его согбенную фигуру. Соня, не осознавая того, что произошло, хохотал, но для Лика, видевшего, как швейцар упал, время словно остановилось. В глазах у Лика потемнело, руки и ноги стали ватными; до его слуха не доносилось ничего, кроме звуков трубы Бадди Болдена. И Лику казалось, что эти звуки указывают ему путь к спасению, толкают его на крутую тропу, ведущую куда-то прочь отсюда. Обо всем, что было, и все, что будет, казалось, играл оркестр, возглавляемый корнетом Бадди Болдена.

К счастью для Лика и Сони, Добряк Эванс не умер (хотя, после того как хирург не совсем умело удалил из его спины «хреновину», он уже не мог самостоятельно передвигаться). А иначе никогда бы им снова не бывать в Култауне. Им повезло, что они вляпались в неприятности с законом — все кончилось бы намного хуже, попади они после всего того, что случилось, в лапы других вышибал клуба «У беззубой Бесси». Им повезло, что их дело в суде по делам несовершеннолетних рассматривал судья Августус Пинкни, считавшийся сторонником либеральных реформ. В результате их приговорили к четырем годам заключения в Монмартрской исправительной школе для негритянских мальчиков (которую все для краткости называли «Два М»), расположенной на окраине Монмартра. К счастью, Лик в ночь своего ареста слышал трубу Бадди Болдена, и, хотя ему только что исполнилось восемь лет, он воспринял эти звуки как призыв к действию, к тому, как жить дальше. А Соня — у которого не было такой цели и которому не сопутствовало везенье — благодаря своему хорошо подвешенному языку добился в жизни лишь того, что стал сутенером и ловким пронырой. Не повезло и Болдену. Не прошло и месяца после той ночи в Култауне, как он оказался в больнице для душевнобольных в Джексоне, штат Луизиана, за то, что избил свою тещу. Когда спустя четыре года Лик с корнетом в руках покинул «Два М», Болден был помещен в сумасшедший дом, где пробыл четверть века до своей смерти в 1931 году. Великого джазмена погубили неприятности третьего вида. Что уж тут поделаешь?