же объяснили, что мы должны охранять ценности при перевозке.

— А случаем я захочу с возу свою долю взять, ты стрельнешь в меня?

Саша пожал плечами.

— Нет, ты скажи, стрельнешь? — настойчиво допытывался Купря.

— Там видно будет, — резко сказал Ваня. — Пойдем, Сашка, комиссия уже в церкви.

Проходя мимо Пантушки, Саша на минутку задержался, сказал:

— Вечером приходи с ребятами в сельсовет. Поговорим.

— Ладно.

Только ушли комсомольцы, Степка зашипел на Пантушку:

— Кышш, кышш, дьявольское семя!

Пантушка отскочил, а Степка начал сметать с паперти мусор.

Постепенно церковный двор опустел. Только милиционер сидел на обтертой до блеска скамейке.

— А ты, дядя Игнатий, почему не пошел в церкву? — спросил Пантушка.

— Все хочешь знать. — Стародубцев улыбнулся, тронул Пантушку за плечо, чуть притянул к себе и тотчас же отпустил. — Мне там делать нечего. Моя служба тут. Посижу, покурю, пройдусь... — Он подмигнул мальчишке, сунул цигарку в зубы, прикурил от зажигалки. — А ты иди, учи уроки, в наши дела тебе лезть еще рановато.

Пришлось идти домой. Дома Пантушка стал играть с Марькой, увлекся и проиграл часа два.

Но вот он встрепенулся, прислушался.

— Слышишь, в набат бьют! — Частые удары колокола звучали тревожно.

— Пожар! — вскрикнул Пантушка.

— Что ты! — Фекла перекрестилась.

— Мам, я побегу.

— Куда ты! Не смей!..

Но никакая сила не могла удержать Пантушку. Выскочив из избы, он побежал к церкви, подгоняемый не столько любопытством, сколько необъяснимым страхом.

Преступление

Толпа у церкви росла с каждой минутой. Люди бежали не только из Успенского, но из всех ближних деревень. Они спешили на пожар, а увидели на паперти Степку, дергавшего веревку, протянутую на колокольню. Перед звонарем стоял Стародубцев и упрашивал:

— Перестань! Слышишь?!

Степка кричал во всю глотку:

— Антихристы, божий храм грабют!..

— А ну, отойди! — рассердился милиционер и ухватился за веревку, не давая Степке звонить.

— Не трожь! — сказал, выступая из толпы, рослый мужчина с молодым, заросшим бородой лицом. — Власть до церкви не касается. Звон — дело церковное.

— А по какому случаю он в набат бьет, людей тревожит?

— Может, отец Павел проповедь хочет читать либо молебен отслужить. Это дело верующих.

— Так-то оно так, — согласился Стародубцев, — только поп занят другим делом и никаких проповедей читать не собирается.

— А мы спросим его сами, — вызывающе сказал человек с бородой и шагнул к церковным дверям.

Милиционер загородил дорогу:

— Нельзя!

— Почему? Храм наш...

— Там работает комиссия.

— Святыни отбирают! — сказал, выступая из толпы, Тихон. От него несло самогонным перегаром.

— Неужто икону преподобной Ефросиньи Суздальской увезут?! — с ужасом на лице воскликнула рябая баба и хлопнула себя руками по бедрам. — Батюшки!

— Весь иконостас увезут, и паникадила, и все иконы, — обращаясь к толпе, продолжал Тихон. — И колокола сымут.

— Колокола! — всхлипнула рябая баба. — Что ж это делается?! Не услышать нам больше благовеста, не увидать святых образов Николы-чудотворца и преподобной Ефросиньи! Будем молиться на голые стены, как нехристи басурманские, будто в мечети.

— А по какому праву? — закричали бабы. — Кто позволил?

— Сходка, бабыньки, разрешила, — ответил Тихон. — Муженьки ваши. А вас и не спросили.

— Да что же это такое? А? Чего вы, бабы, молчите? — не унималась рябая.

И вдруг истошный женский визг пронзил воздух:

— Постоим за церкву божью!

Толпа пошатнулась из стороны в сторону и хлынула на паперть.

— Стой! Куда вы?..

Размахивая винтовкой, Стародубцев подбежал к дверям, загородил их, повернулся лицом к обезумевшей толпе.

— Бей его, антихриста! — выкрикнул все тот же визгливый женский голос. — С нами бог!

Толпа взревела дико и страшно. Слов нельзя было разобрать, слышался сплошной рев. Милиционер тоже кричал. Обезумевшие люди уже заняли всю паперть.

— Стой! Стой!

Охрипший голос милиционера тонул в стонущем реве толпы.

Незнакомец с курчавой бородой последний раз мелькнул перед Стародубцевым в толпе и куда-то исчез. Тихон и рябая баба впереди толпы ринулись к дверям. И в то же мгновение откуда-то сбоку пролетел над головами камень, брошенный чьей-то сильной рукой, и Стародубцев схватился за лоб. Меж пальцев его просочилась кровь.

А толпа завыла еще сильнее, лавиной подалась вперед, смяла упавшего Стародубцева, распахнула церковные двери.

Все это видел Пантушка, сидя на ограде. Когда милиционер схватился за лоб и покачнулся, Пантушка невольно вскрикнул и чуть не свалился с ограды. Ему и так было страшно от крика разъяренной толпы, а при виде крови он так испугался, что похолодел, задрожал и все время лепетал одно и то же:

— За что его? За что?

Широкие двери церкви скрыли людей, и Пантушка увидел милиционера, неподвижно лежащего на паперти.

В один миг Пантушка очутился возле него.

— Дядя Игнатий... Дядя Игнатий!..

Стародубцев лежал с закрытыми глазами и стонал.

Пантушка решил отвести милиционера домой. Откуда-то у него появилась сила: он помог Стародубцеву встать, вскинул себе на плечи его руки и повел. Ноги у милиционера подкашивались, но Пантушка шаг за шагом продвигался вперед. Вот уже кончились ступени паперти и начался ровный двор. Дойдя до кустов бузины и акации, Пантушка вспомнил про забытую на паперти винтовку и, уложив Стародубцева под кустами, побежал за ней.

Вернувшись, он не смог уже приподнять раненого и стал упрашивать его:

— Пойдем... Ну, пойдем потихоньку.

Милиционер не приходил в чувство.

Из церкви доносился все нарастающий шум, крики, женский визг... С сухим треском раскатился выстрел. За ним другой, третий... С отчаянным криком народ хлынул из церкви, стал разбегаться во все стороны. Люди бежали мимо Пантушки и милиционера, не замечая их. Какая-то женщина упала, и десятки ног топтали ее. Кто-то верещал нечеловечьим голосом, словно свинья под ножом. Детский голос отчаянно звал:

— Мамка! Мамка!

Люди рассыпались по одному, скрывались в своих домах, запирались и притворялись спящими.

И вот наступила такая жуткая тишина, что казалось, во всем мире не осталось людей, кроме Пантушки и Стародубцева.

Стародубцев тяжело дышал, временами со стоном ворочался.

Пугливые мысли не оставляли Пантушку ни на минуту. Он понимал, что происходит что-то страшное, что в любой момент могут появиться злые люди и расправиться с милиционером. От этих мыслей судорожно пробегал по телу холод, во рту делалось сухо,