в висках шумело. На всякий случай Пантушка взял в руки винтовку и приготовился стрелять в любого, кто попробует ударить милиционера.

Прошло с полчаса. Вдруг откуда-то из темноты донеслось:

— Пантелей... Пантелей...

Он узнал приглушенный голос матери и отозвался:

— Я тут, мам.

Подошла Фекла, и Пантушка со слезами рассказал ей о том, что случилось с милиционером.

— Я сейчас приду, — сказала Фекла и скрылась в темноте. Скоро она возвратилась с ковшом и стала брызгать водой на лицо Стародубцева. Тот зашевелился, со стоном спросил:

— Кто тут?

— Я... Пантушка... и мамка.

— Где я? — Стародубцев приподнял голову.

— В церковной ограде, — ответил Пантушка и спросил: — Ты идти можешь?

— Куда? Зачем?

— Ты ранен.

— Ра-анен? — протяжно спросил Стародубцев. — Ах, да-а...

И опять умолк.

Фекла и Пантушка с трудом приподняли Игнатия, повели к себе домой. На одном плече Пантушки лежала рука милиционера, на другом висела винтовка. Стародубцев часто останавливался и хрипел.

— Голова кружится...

Наконец они добрались до избы и уложили Стародубцева, обмыли рану на лбу, перевязали лоскутом, оторванным от старой рубахи.

— Спасибо, — с трудом проговорил он. — Кто же это так меня угостил?

— Я все видел, дядя Игнатий. Народ-то бросился к церкви, а ты не пускаешь. А тут тебя камнем в голову как шарахнет!..

Стародубцев улыбнулся.

— В голове гудит. Видать, удар подходящий был.

— Меньше говори, Игнатий, помолчи, — сказала Фекла, напоила Игнатия молоком и приказала Пантушке никуда не отлучаться.

— А я пойду отца искать. Не случилось ли чего и с ним... Ох, господи, господи...

Марька на полатях, свесив голову с рассыпавшейся куделью волос, молча наблюдала за всем происходящим в избе. Но как только дверь за Феклой захлопнулась, Марька заплакала.

— Ты чего? — ласково спросил Пантушка.

— Мамка ушла... боюсь...

Пантушка нахмурил брови и строго сказал:

— Ну, ты!.. Распустила нюни... Перестань! Видишь, человек раненый.

Марька сразу перестала плакать. Но рот ее продолжал широко и судорожно раскрываться, словно ей нечем было дышать. Наконец она сжала дрожащие губы, утерла слезы и спряталась на полатях.

А Пантушка вставил в светец новую лучину и, прислонив винтовку к стене, сел у дверей охранять Стародубцева.

Неожиданно милиционер поднялся и, пошатываясь от головокружения, шагнул к двери.

— Дядя Игнаша! Куда ты!

— Как там... в церкви?

— Все разошлись.

— Где отец?

— Не знаю.

Стародубцев покачнулся.

— Дядя... — взмолился Пантушка.

— Уйди! — взревел милиционер, схватил винтовку и распахнул дверь.

От порыва ветра потухла лучина в светце.

На полатях заплакала перепуганная Марька.

* * *

В ту же ночь всему селу стало известно о преступлении в церкви.

Вернувшись домой Трофим рассказал о том, как ночью толпа ворвалась в церковь, требуя прекратить изъятие церковных ценностей, как Русинов пробовал уговорить людей, просил их выйти и не мешать работать, как кто-то из толпы выстрелил в Русинова, но вместо него попал в комсомольца и как его товарищ выстрелил два раза вверх, над толпой. Люди в испуге побежали, кто-то опрокинул подсвечник, свеча потухла, и в церкви стало темно. Когда снова зажгли свечу, народу в церкви уже не было, а смертельно раненный юноша лежал на полу. Через час он скончался...

— Кого убили? — спросил Пантушка, сам не зная зачем: ему одинаково жалко было любого из приехавших.

— Того... который щурился, — ответил Трофим и, сжав кулаки, погрозил кому-то: — У, злодеи! Знать бы, кто это сделал, своими руками придушил бы!

Искаженное злобой лицо Трофима побагровело.

Все случившееся непосильной тяжестью легло на сердце Пантушки, в голове его рождались и путались беспокойные мысли. Что это за люди, которые ранили Стародубцева, убили Сашу? Чего им надо? Мать говорит, что это бог наказывает людей. «Бог, бог! — закричал на нее отец. — Значит, и бог злодей!»

Глубокой ночью отец куда-то ушел и вернулся только утром, по-прежнему мрачный, долго о чем-то шептался со Стародубцевым.

До приезда следователя тело убитого лежало в церкви на каменном полу. День и ночь около него дежурили назначенные сельским Советом сторожа. Люди ходили смотреть на покойного; многие, особенно женщины, плакали. А через день после приезда следователя убитого положили в тесовый гроб, вынесли в церковный двор.

С утра к гробу приходили люди проститься с покойником. Сердобольные женщины обложили гроб ветками пихты, пахнущей смолой, а учительница сходила с учениками в лес за подснежниками. Ими осыпали грудь и пожелтевшие руки Саши. Ни на одну минуту не отходили от гроба Русинов и Ваня. Медленной, шаркающей походкой приблизился к гробу Степка, взглянул в лицо покойнику и пошел, крестясь и гнусавя:

Вечная память!

Вечная па-а-мя-ять!..

Тимофей стоял поодаль, в кучке стариков и старух, степенно крестился. Иногда он шумно вздыхал. Тут же похаживал Купря и шептал то одному, то другому:

— Грех-то какой случился, не приведи господи! Воистину никто не знает, где свою смерть сыщет. Потому не надо озлобляться друг против друга.

Фекла Бабина нарвала букетик горицвета, вложила в руку Марьки и пошла к гробу.

— Положи, дочка, на упокойничка... Ах, боже мой! Несчастная мать!..

Слезы лились по щекам Феклы. Осторожно поправила она пихтовую ветку на груди мертвого, постояла минуту и отошла к женщинам.

Люди всё подходили.

Когда собралось много народу, к Русинову обратился отец Павел.

— Разрешите отслужить панихиду по убиенном?

Русинов, не взглянув на попа, резко ответил:

— Не надо. Он был неверующий.

Отец Павел тихо отошел в сторонку.

Председатель сельсовета, комкая в руках кепку, заговорил:

— Товарищи! Земляки! Вот еще одна жертва контрреволюции. Трудовой народ разбил в открытом бою Врангеля и Колчака и прочих царских генералов. Контрреволюция теперь действует по-разбойничьи, убивает из-за угла советских активистов, пакостит, где только удается... В нашем селе пролилась невинная кровь. Убийца где-то среди нас. Он, может быть, сейчас смотрит на то, что сделали его подлые руки, смотрит и злорадствует. Но пусть он знает: за каждую каплю народной крови мы потребуем расплаты. И пусть все знают: пощады врагам не будет!

Хмурые взгляды мужиков были неподвижны. Стояла тишина. Только на кустах бузины шумно чирикали воробьи.

Резким рывком Русинов сорвал с головы фуражку.

— Товарищи!

Голос у него дрожал.

— Товарищи! — снова воскликнул он. — Мы прощаемся с Сашей Макаровым, погибшим от злодейской руки