огонь, похищена или нет, я собираюсь выследить Рафаэля и установить правила.

Глава четвёртая

Ранее не существовавшее хладнокровие преследует меня на яхте. Оно толкает меня через закрытые двери и по пустым коридорам, но быстро исчезает, когда я врываюсь в библиотеку и вижу Рафаэля посреди нее.

С молотком в руке и гвоздем, зажатым в уголке рта, он не поднимает глаз от груды досок у своих ног. Мой пульс замедляется вместе с моими движениями, и я внезапно перестаю чувствовать себя дерзкой независимой женщиной.

Я опускаю свои влажные на ощупь руки по бокам и сжимаю их в кулаки, затем наблюдаю, как он вытаскивает гвоздь изо рта и вбивает его в деревянную доску с легким стуком молотка.

Он не поднимает глаз.

— Ты забрала свою одежду?

— Д-да.

Его взгляд скользит от пола к моим бедрам и темнеет.

— Ты собираешься её надеть?

Я не отвечаю, а вместо этого ошеломленно наблюдаю за тем, как он забивает очередной гвоздь в дерево и раскалывает его.

— Чертова IКЕА, — бормочет он себе под нос, пиная доску кончиком своих блестящих кожаных туфель. — У вас, людей, целые дома забиты этим дерьмом, ты в курсе?

Нет, я не в курсе. Я не в курсе, кто это такие «вы — люди», что он строит и что, черт возьми, происходит. Напряжение нарастает в моей груди и поднимается к горлу, прежде чем вырваться из моих губ менее изысканным способом, чем я планировала.

— Что это? — выпаливаю я.

Он приподнимает бровь.

— Книжная полка.

Его ответ застает меня врасплох. Книжная полка? Из IКЕA? А разве они не собираются с помощью маленьких гаечных ключей? Ладно, может, он просто потерял нить моего вопроса.

Я отбрасываю эту мысль и изо всех сил пытаюсь вернуться в нужное русло.

— Нет, что между нами.

Его молоток замирает в воздухе, глаза следят за моей рукой, которая мечется туда-сюда. Я и он, он и я. Его выражение лица говорит о том, что я выгляжу смешно из-за того, что могу вообще допустить мысли о нас в таком ключе.

От следующего треска я напрягаюсь, и он засовывает в рот еще один гвоздь, чтобы скрыть ухмылку.

— Ты останешься здесь на некоторое время.

— Да, но почему?

Он берет со стола брошюру и подносит ее к окну.

— Ты, случайно, не читаешь по-шведски?

Я стискиваю зубы.

— Скажи мне почему, Раф…

— Потому что я так сказал, — рычит он в ответ.

Внезапная злость в его тоне лишает меня возможности сделать следующий вдох. Я набираю полные легкие воздуха, чтобы успокоиться, и расправляю плечи, отказываясь сдаваться.

— Это бессмысленно, — медленно говорю я. — Ты меня ненавидишь.

В его смехе слышится горечь.

— Это то, что ты думаешь, да?

Мои щеки горят.

— По крайней мере, ты думаешь, что я невезучая. Почему ты хочешь застрять на яхте с кем-то, кто не идёт тебе на пользу?

Он поднимает на меня взгляд, безразличие снова скрывает точеные черты его лица.

— Ты ешь бургеры.

Я хмурюсь.

— Какое отношение ко всему этому имеет моё питание?

Треск.

— Ты ешь бургеры, хотя и знаешь, что они не идут тебе на пользу. Это то же самое, Куинни. Ты не идёшь мне на пользу… — его взгляд прокладывает похотливую дорожку по моей груди, прикрытой толстовкой, останавливается на подоле, затем он облизывает губы, — …но я все равно хочу тебя съесть.

Господи. Есть что-то в том, как его шелковистый голос становится резче на слове съесть, что посылает электрический трепет по моей нижней части тела.

Я упираюсь пятками в ковер и пытаюсь сосредоточиться на трех советах Мэтта, но они начинают расплываться у меня перед глазами. Еще раз, в каком порядке они были расположены?

Очередной удар молотка снова раскалывает угол дерева. Он хмурится, глядя на инструмент в своей руке, как будто с ним что-то не так, а не на нелепое количество силы, которое он вкладывает в каждый удар.

Я открываю рот, чтобы выразить протест, но из него не выходит ничего, кроме горячего воздуха. Я думала, что этот разговор пойдет совсем не так. Думала, что приду сюда, изложу свои условия этого соглашения, а потом, после небольших переговоров, может быть, только может быть, меня снова трахнут на мягкой поверхности и с решенными вопросами.

Теперь я вообще не уверена, что было бы этично заниматься с ним сексом, потому что он явно сошел с ума. Я уже собираюсь сказать ему об этом, как вдруг его сотовый звонит на столе, прерывая меня.

— Да? — он смотрит на часы. — Отлично. Подготовь самолет к вылету через час.

На языке появляется кислый привкус, и внезапно я понимаю, что, возможно, все это неправильно поняла. Он уезжает?

Он кладет трубку и смотрит на меня, в его зеленых глазах мелькает раздражение.

— Какие-то проблемы?

Я пристально смотрю на него. Неужели он действительно собирается оставить меня на этой яхте, пока сам летает куда-то? Может быть, мне следовало перепроверить у Мэтта, что на самом деле означает враги с привилегиями, потому что мое представление о запотевших иллюминаторах и бурных оргазмах только что пошло прахом.

Инстинкт самосохранения воздвигает стену вокруг моего сердца.

— А что, если я не хочу оставаться здесь и трахаться с тобой? — огрызаюсь я. — Ты думал об этом? Знаешь, у меня есть своя жизнь, и она не крутится вокруг тебя и твоих личных проблем.

Он отрывает глаза от своей IKEAвской конструкции и смотрит на меня. Через несколько напряженных секунд он выплевывает гвоздь изо рта и прислоняется спиной к столу.

Впервые с тех пор, как я вошла в эту комнату, он уделяет мне все свое внимание. Я и забыла, как тяжело это ощущается, как мне всегда от этого не по себе.

— Тогда скажи мне это.

— Что?

Он застегивает запонки.

— Ты взрослая женщина, Пенелопа, а я разумный мужчина. — Да, скажи это безжизненному телу Блейка. — Итак, отбрось гипотезы и скажи мне, чего ты хочешь.

Под его пристальным взглядом я стараюсь не дрогнуть. Вместо этого я сжимаю челюсти и отвечаю на его безразличие.

— Я не хочу оставаться на этой яхте и быть твоей игрушкой для траха, Рафаэль.

Он кивает один раз, сжав челюсти.

— Хорошо, а теперь скажи мне это еще раз, но на этот раз ближе.

Я хмурюсь.

— А?

Не прерывая зрительного контакта, он расстегивает ремень. Треск кожи, проходящей через петли, заставляет меня напрячься сильнее, чем это мог бы сделать самый громкий треск молотка.

— Подойди ко мне