Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, стрелять ты не будешь? — уточнил сидевший за рулем.
— По крайней мере, мне очень бы этого не хотелось, — признался Врублевский.
— Тогда убери «стволы», — попросил бритоголовый. — Мы не будем стрелять. Я обещаю. Тихо разойдемся — хорошо? Без стрельбы и ментов…
— Хорошо, — легко согласился Врублевский. — Только учтите, что достаю я их куда быстрее, чем прячу.
Красная точка на переносице бритоголового погасла, и он с нескрываемым облегчением вздохнул. Вытер струящийся по вискам пот и кивнул подельникам:
— Садитесь в машины. Быстро, пока доброжелатели ментов не вызвали… А ты, Клинт Иствуд… хочешь совет? Уезжай отсюда… Если успеешь…
— Нет, благодарю. Я уже подыскал жилье, подыскал работу. К тому же мне некуда ехать, — отозвался Врублевский, убирая пистолеты в кобуры. — Я, пожалуй, останусь.
— Ты мне колесо прострелил.
— Извини, — развел руками Врублевский.
Бритоголовый угрюмо посмотрел на него, на перепуганных путан, на персонал бара, с интересом наблюдавший из-за дверей за разворачивающимися событиями, и пообещал:
— Позже договорим.
— Хорошо, — согласился Врублевский.
Хлопнула закрывшаяся дверца, и машина побито поползла прочь. Вторая иномарка взяла с места куда резвее и уже через минуту скрылась за поворотом.
— Ты нажил себе врагов, — покачала головой проститутка. — Конечно, спасибо, но… ты нажил себе врагов.
— Признаюсь тебе по секрету: это далеко не первый раз, когда я наживаю себе врагов. Враги — дело наживное. К счастью, мои враги долго не живут.
— Меня зовут Лариса, — представилась Устенко. — А тебя как звать, спаситель?
— Зови меня просто Рэмбо, — кивнул Врублевский и, оставив без внимания протянутую руку, вернулся в бар, не забыв при этом наступить по дороге на одного из поднимавшихся с земли сутенеров.
— Ну, и зачем тебе все это? — грустно спросил директор. — Они этого так не оставят. Я уже жалею, что взял тебя на работу…
— Мне уйти? — деловито осведомился Врублевский.
— Теперь в этом уже нет необходимости, — вздохнул директор. — В любом случае, неприятности будут и у нас. Что сделано, то сделано… Вот что, Володя, — директор посмотрел на наручные часы, — иди домой. На дворе уже утро, будем надеяться, что на сегодня неприятности кончились. Отдохни, выспись хорошенько и завтра в это же время будь на рабочем месте. Только… оставь свои пистолеты где-нибудь в надежном месте. Не исключено, что слухи о сегодняшнем инциденте поползут по городу и могут не миновать ушей милиции… До завтра, Володя.
Врублевский не стал спорить, попрощался и вышел на улицу.
— Вот ведь незадача, — растерянно пробормотал директор, глядя ему вслед, — Даже не знаю, чего он нам больше принесет: помощи, или проблем. У парня явно не все дома. Может, уволить его, от греха подальше?
— Не стоит торопиться, — мягко возразил гардеробщик. — Отдайте его Березкину. Так вы убьете сразу двух зайцев: окажете нашей «крыше» услугу, подарив им отличного бойца, и избежите неприятностей, так как сегодняшний конфликт будет уже их внутренней проблемой. Позвоните Березкину, пусть он возьмет на себя все заботы.
— Как бы «свинью» ему не подложить таким подарком. У парня с головой не все в порядке. Носится с пистолетами, расстреливает прямо посреди улицы бандитскую машину, вступает в конфликт с вооруженными бандитами из-за проституток…
— Он жил другой жизнью и еще не привык к этой. Он только что вернулся из армии. Боевой офицер, командировки в «горячие точки»… Там другая жизнь, другие правила, другие идеалы, другие понятия. Да и «перестройка» во всей ее идиотичной истерии не успела затронуть армию так, как она вцепилась в гражданскую жизнь. Он ушел в армию во времена социализма, а вернулся в разгар «перестройки». Слишком резкий контраст, словно из одного мира в другой перескочил, без всякой подготовки — бах! — и другая жизнь. Парень забыл, что на дворе девяностые годы и здесь не передовая. Здесь все намного сложнее и запутаннее. Этот парень сейчас как хороший, но «сырой» материал. У него отличные способности и возможности. Тот, кто займется его «лепкой», не пожалеет. Обкатается, оботрется—и будет то, что нужно… Позвоните Березкину. Позвоните.
— Мне бы твою уверенность, «психолог», — проворчал директор. — Интересно, откуда ты это знаешь и почему так уверен…
— О, если бы вы знали, сколько всего может знать обычный гардеробщик… — с улыбкой повторил тот свою присказку. — И все же позвоните Березкину, Степан Дмитриевич. Позвоните, вы не пожалеете…
Стараясь не шуметь, Врублевский отомкнул дверь и вошел в квартиру. В прихожей переобулся в большие и уютные меховые тапочки и направился к своей комнате. Дверь спальни Ключинского отворилась, и старый художник показался на пороге.
— Как прошел день? — поинтересовался он, вытирая тряпкой испачканные краской руки. — А точнее говоря — ночь? Успешно?
— Устроился на работу, — сообщил Врублевский. — И даже отбыл первую смену. Не самая спокойная ночь в моей жизни, но бывало и хуже. Главное, начало положено: нашел квартиру, работу… Вы еще не ложились?
— Я уже встал, — сказал старик. — Я уже в том возрасте, когда жизнь исчисляется не десятилетиями и годами, а месяцами и днями. Жаль тратить время на сон. Нужно успеть еще слишком много…
— Да, я уже заметил, что недостатком идей вы не страдаете, — улыбнулся Врублевский. — Над чем работаете сейчас?
— Можете взглянуть сами, — пригласил старик, отступая в глубь комнаты.
Врублевский вошел и огляделся. Огромное, просторное помещение было превращено в мастерскую: повсюду стояли мольберты, висели картины, на полках и прямо на полу выстроились шеренги из баночек с краской, повсюду валялись тюбики и пузырьки с какими- то растворами. Несмотря на распахнутую форточку, в воздухе висел устойчивый запах краски. Лишь старомодный шкаф и узкая железная кровать напоминали о том, что здесь не только работают, но и живут. Правда, второе явно приносилось в жертву первому. Врублевский подошел к стоящему возле окна мольберту и удивленно оглянулся на художника.
— Необычно? — понимающе улыбнулся тот. — Да, смеющийся Христос редко изображается художниками. Мудрый, печальный, скорбящий, наставляющий, размышляющий, творящий, страдающий — часто, а вот улыбающийся, или, тем более, смеющийся — редко. Это каноническая традиция, но ведь у Иисуса было детство, юношество, были часы счастья и минуты веселья. Если вчитаться в Новый Завет, можно увидеть, что Он был остроумен и обладал хорошим чувством юмора. Мне почему-то захотелось увидеть Его смеющимся. Конечно, это несколько уводит от постоянного напоминания о Его миссии, но… Мне очень захотелось, что бы Он смеялся…
— Вы — атеист? — спросил Врублевский. — Если нет, то подобная вольность в обращении с традициями может вам дорого стоить.
— Я верю в Бога, но я не религиозен, — сказал старик. — Из всех религий ближе всего мне православие, но с точки зрения поборников этой религии я безбожник. Не знаю… Добро всегда добро, а зло всегда зло. Любовь, милосердие, сострадание — не имеют национальных и религиозных признаков. Как не имеют их подлость, жадность, злоба, предательство. А что касается осуждения… Что ж, люди всегда что-то говорят. Некоторым очень нравится злобствовать под благовидным предлогом, осуждать, воевать, высмеивать, гневаться. Я знавал таких «говорунов». Они чем-то напоминают высохших от злобы старых дев. Я читал их измышления о трудах Толстого, Вернадского, Андреева, Гете, Булгакова. Там звучит такая злоба, льется такая желчь, что это нельзя назвать даже «праведным гневом». Не думаю, что гнев и злость — орудия добра. Судить — привилегия отнюдь не людей.