Однако какой бы изощренной ни была политика тех или иных государственных деятелей, факты остаются фактами, а свидетельства очевидцев — свидетельствами очевидцев. А последние, конечно, можно «для пользы дела» игнорировать или трактовать по собственному вкусу, но вряд ли удастся переписать с чистого листа. Ибо они, в отличие от меняющихся в угоду конъюнктуре политических пристрастий, обратной силы не имеют. Уже потому хотя бы, что свидетельства-то сохранились, а очевидцы, как принято говорить, теперь далече. А следовательно, на них не надавишь, их не предашь новому «демократическому» суду и не заставишь взглянуть на события, непосредственными свидетелями которых они являлись, с выгодной кому-либо из современных ревизионистов точки зрения. Именно поэтому они всегда будут смотреть на то, что нынче стало пищей для исторических стервятников, глазами своего поколения. Как делает это побывавший в Западной Украине и Белоруссии сразу по окончании военных действий писатель К. Симонов в книге, которая так и называется: «Глазами человека моего поколения».

Так вот что он в ней пишет о вступлении РККА в Польшу 17 сентября 1939 г.:

«...Идем к этой линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдававший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войн, разруха, неприконченный Врангель...

...То, что происходило, казалось мне справедливым, и я этому сочувствовал. Сочувствовал ...и, попав неделей позже, обмундированный по-прежнему в военную форму ...в уже освобожденную Западную Белоруссию. Я ездил по ней накануне выборов в народное собрание, видел своими глазами народ, действительно освобожденный от ненавистного ему владычества, слышал разговоры, присутствовал в первый день на заседании народного собрания. Я был молод и неопытен, но все-таки в том, как и чему хлопают люди в зале, и почему они встают, и какие у них при этом лица, кажется мне, разбирался и тогда. Для меня не было вопроса: в Западной Белоруссии, где я оказался, белорусское население — а его огромное большинство — было радо нашему приходу, хотело его. И, разумеется, из головы не выходила еще и мысль, не чуждая тогда многим: ну а если бы не сделали своего заявления, не договорились о демаркационной линии с немцами, не дошли бы до нее... то кто бы вступал в эти города и села, кто бы занял всю эту Западную Белоруссию, кто бы подошел на шестьдесят километров к Минску, почти к самому Минску? Немцы»[20].

Да и польские исследователи, пусть и нехотя, сквозь зубы и с многочисленными оговорками, но признают — не забудьте о фактах и их упрямстве! — что отношение к входящим на территорию Польши частям Красной армии было как минимум различным и зависело от национального состава населения. По данным исторических источников, вступление РККА преимущественно положительно воспринимали украинцы, белорусы и евреи, преимущественно отрицательно — поляки. При этом первые встречали Красную армию с надеждой на лучшее будущее. Как вспоминает Л. Крушельницкая, директор библиотеки им. Стефаника во Львове, ее мать в сентябре 1939 г. сказала при виде брошенных на землю польских полицейских фуражек: «Наконец это кончилось». Ну а то, что надежда эта не всегда и не у всех оправдалась — уже совсем другая история.

Сейчас же важнее другое, а именно — не заблудиться в трех соснах, к чему нас усиленно подталкивают как польские, так и особенно «прогрессивные» российские ревизоры истории, которых буквально распирает от псевдообъективизма. Но оставим убогим их кусок, сами же по старинке станем исходить из скучного принципа историзма, так оно понадежней будет. И тогда на первый план выйдет не пресловутая «историческая справедливость», которую нынче так модно притягивать за уши к месту и не к месту, а национальные интересы, которыми во все времена руководствовались уважающие себя государственные мужи. А с учетом этих интересов картина «вероломного захвата» Советами в 1939 г. так называемых восточных окраин совсем в другом свете представляется. А именно как завершение войны, навязанной в 1920 г. Польшей Советской России, и освобождение оккупированных поляками в ходе этой кампании земель.

Земель, что за те двадцать лет, в течение которых строилось алчное Польское государство, оно так и не сумело «переварить». Как не сумело обеспечить национального единства внутри страны, разделив общество на привилегированную польскую часть и обделенную в правах непольскую, установить добрососедские отношения с приграничными государствами и заручиться реальной поддержкой надежных союзников. А потому стоит ли удивляться, что после начала войны с Германией своими силами Польша продержалась не дольше месяца, а на помощь к ней так никто и не пришел. Следовательно, как бы ни усердствовала сегодня гордая польская элита, пытаясь спихнуть на Россию вину за крах своей страны в 1939-м, это целиком и полностью «заслуга» ее заносчивых и недальновидных предшественников. Тех, что сначала «промышляли» чужими территориями и мертвою хваткой цеплялись за власть, а потом беззаветно спасали свою шкуру, меньше всего заботясь о собственном народе, фактически брошенном «на милость» гитлеровцев.

И все же, несмотря на столь сокрушительное фиаско, сбежавшие польские правители отнюдь не спешили посыпать себе головы пеплом, нет, они спали и видели себя в прежних начальственных креслах, потому как нигде, кроме кормилицы Польши, они не могли бы рассчитывать на что-либо подобное. А значит, хочешь не хочешь, а исчезнувшее государство нужно было возвращать. Тем более что в этом вопросе интересы трусливой элиты и преданного ею народа поневоле совпадали. С той разницей, что первая, как всегда, боролась за власть, а второй — за выживание, ибо политика Гитлера имела своей целью уничтожение не только польского государства, но и польской нации.

И цель эта начала осуществляться с первых же дней оккупации, вызывая у поляков закономерное сопротивление, желающих воспользоваться которым было хоть отбавляй. Помимо уже упомянутых выше «отцов» нации, отсиживающихся за границей, имелись и другие политические силы, конкурирующие между собой за право взять в свои руки судьбу отчизны и призвать народ «к топору». При этом большинство из претендентов на руководство народным восстанием демонстративно отмежевывались от сентябрьского разгрома, оставляя его на совести бывшего польского правительства, предпочитая заносить на свой счет исключительно будущие победы, которые всенепременно должны были последовать.

И вот с этого момента приходится иметь дело с гремучей смесью правды и мифов, которая, как ни странно, пусть и в меньшей концентрации, образовалась еще в социалистические времена. Тогда многие вопросы современной истории вообще не разрабатывались, чтобы не подрывать пресловутое единство социалистического лагеря, и тем самым отдавались на откуп эмигрантам и их соратникам внутри Польши. Однако с 1989 г. польские исторические «алхимики» достигли в своем деле новых «зияющих высот»: изменилось не только процентное соотношение упомянутого «коктейля», но его состав. До такой степени, что если раньше мифами разбавлялась правда, то теперь — чистейшая ложь. По крайней мере, по такому рецепту состряпан героический эпос об учреждении Польским Народом единственного в своем роде Подпольного Государства и его Вооруженных Сил. А также о полном — в отличие от других, менее героических народов — отсутствии коллаборации с оккупантом, ну и, само собой разумеется, о непримиримой с ним борьбе.