Желая поверить собственным утешениям, де­вушка попыталась заглушить опасения, заклю­чив себя в раковину спокойствия, как делала многие годы. А лошадь, лишенная человеческого воображения, тем временем трусила себе поти­хоньку, не задумываясь ни о глубоком сумраке ночи, ни о зверях, шныряющих в чаще, ни о не­добрых взглядах людей, притаившихся, быть может, в лесу.

Обгоревшее полено в потухающем костре трес­нуло и рассыпалось, искры фонтаном взлетели в ночное небо. Потянувшись, Ивейн повернул голову на треск и взметнувшуюся россыпь искр. Крохот­ные огоньки взвились, танцуя и переливаясь, и в то же мгновение погасли, превращаясь в холодный пепел и опускаясь на землю. На пустую землю!

Ивейн мгновенно вскочил, гибкий и грациоз­ный, как пума. Анья исчезла. Он должен был до­гадаться, что она сбежит! Более всего его трево­жило то, что, если они слишком долго будут на­едине, он может не удержаться и уступит ее невинному искушению. Поэтому он был с нею слишком суров. Разумеется, своей холодностью – ни капли нежности, которую она так привыкла от него видеть, – он все равно, что приказал ей уйти.

Схватив посох, Ивейн, понизив голос до мрач­ных, бездонных глубин, начал нараспев произно­сить слова заклинания. Подвластный мелодии мо­гучих триад, кристалл на рукояти загорелся ярким сиянием, и при этом таинственном свете Ивейн быстро зашагал по тропинке, пройденной ранее.

Сознавая ответственность за бегство Аньи, жрец чувствовал также, что он в ответе за любое несчастье, которое может постигнуть девушку по его вине. Он несомненно был прав, упрекая ее в безрассудстве, вот только сказать об этом нужно было совсем по-другому.

Внезапно устрашающее видение возникло перед его внутренним взором: он увидел Анью танцующей золотой искоркой, взлетевшей в чер­ное небо, ослепительным всполохом мелькнув­шую во тьме его жизни, чтобы осыпаться хлад­ным пеплом, упасть в руки хищников в челове­ческом облике, в чьи расставленные капканы он сам подтолкнул ее. От этих мрачных мыслей Ивейн зашагал еще быстрее.

По счастью, Ягодка трусила так медленно, что ему удалось настигнуть всадницу. Призвав на помощь все самообладание друида, он стал дышать ровно и размеренно, подавляя желание упрекнуть ее. – Итак, ты надумала покинуть меня? Ласковый и насмешливый укор Ивейна, словно бальзамом, омыл опечаленную душу Аньи. Опасаясь, что этот голос – плод ее вооб­ражения, Анья все-таки остановила лошадь, но не осмеливалась оглянуться.

Быстро и широко шагая, Ивейн подошел к де­вушке. Прислонив посох к ветке могучего дерева, из тех, что росли по сторонам тропинки, он протя­нул руки, помогая маленькой наезднице спешиться. Уютно, как ребенок, притулившись к его мо­гучей груди, Анья чувствовала, что готова одо­леть теперь любого врага. Сердце ее отчаянно колотилось. Она прижалась к возлюбленному, не желая задумываться над тем, благодаря какому капризу судьбы он оказался здесь.

Ощутив ее нежное, стройное тело, такое мяг­кое и податливое, в своих руках, Ивейн понял, что его худшие опасения сбываются. Ни один его мускул не дрогнул, но оковы благоразумия, сдер­жанности и чести казались тонкими, словно цепи, сплетенные из травинок. Синий огонь его глаз лас­кал тонкое личико невинной чаровницы, с этой дымкой в зеленых очах и нежнейшими лепестками губ, чей сладостный вкус он не мог бы забыть ни­когда. Эти губы теперь были полуоткрыты, обращенные в молчаливой мольбе к его устам. Лицо Ивейна напряглось, стало жестким; он боролся с неистовой жаждой опять ощутить вкус ее губ.

Воспоминания об их первом поцелуе нахлы­нули на Анью – жгучие, опьяняющие… Ладонь ее лежала у Ивейна на груди, и девушка остро, до боли, ощущала его твердые мускулы и глухое биение сердца; она смотрела, не отрываясь, на губы возлюбленного, скользя по ним взглядом, обжигающим, как поцелуй.

Кляня свое малодушие и неумение устоять перед хрупкой и нежной девушкой и не задумы­ваясь о муках совести, которые неминуемо пов­лечет за собою Недозволенный поцелуй, Ивейн прижал ее к себе. Он беспрестанно пытался убе­дить себя в том, что Анья еще ребенок, но ил­люзии эти рассеивались всякий раз, когда девуш­ка оказывалась в его объятиях, так тесно прижи­маясь к его мощному торсу, что он не мог не ощутить прекрасные формы юной женщины. Он совершил ошибку, поддавшись очарованию этих губ, не ведавших иных поцелуев. Медленно, чув­ственно касаясь губами ее рта, Ивейн лгал себе, что ничего не случится, если он похитит всего крупицу да, да, только эту крупицу ее невин­ности – частичку той нежности, которая всегда будет принадлежать лишь ему одному. Безумство его стало очевидным, когда – точно огонь, ох­вативший лесные кущи, – поцелуй вырвался из оков благоразумия.

Когда язык его начал упоительный танец, скользя меж губами, ныряя, подрагивая и выныри­вая вновь, впивая сладостную глубь ее рта, созна­ние Аньи исчезло, растаяло; словно вихрь подхва­тил ее, вихрь яростного, бесконечного наслажде­ния, вздымающий, возносящий ее все выше. Он жег ее безмерным, неутолимым томлением, и она ахнула, задохнулась под его жадным, неистовым на­тиском. Тысячи огненных поцелуев пылали, обжи­гая ей губы, и для нее исчезло все, кроме желания возлюбленного и ее собственной нарастающей страсти. Анья самозабвенно обвила его шею рука­ми, пальцы ее запутались в черных густых кудрях.

Ивейн, задыхаясь, на секунду оторвался от ее рта и, увидев ее вспухшие от неистовых поцелуев губы, затуманенные глаза, услышав ее прерывис­тое дыхание, понял, что он наделал. И все-таки только благодаря своей воле смог он обуздать безрассудную страсть и осторожно высвободить пальчики девушки из своих кудрей. Ивейн не хотел огорчить Анью еще больше, чем накануне; тогда он всячески старался показать, как тягостно ему ее присутствие, поэтому она убежала от него в ночь, в чащу леса. Теперь он ласково улыбнулся девушке и бережно поставил ее на землю. Потом легонько поцеловал в обе ладошки, прежде чем опустить руки Аньи и чуть-чуть отступить назад.

Когда Ивейн разжал объятия, Анья почувст­вовала холод куда страшнее, чем от свежего воз­духа ночи, и все же не могла оторваться от его таких пронзительно синих глаз.

Сверкнув насмешливой улыбкой, Ивейн вдруг задал неожиданный вопрос:

– Как там мои волосы, не поседели?

Он счел это как нельзя более подходящей ми­нутой для применения искусства друидов – сбить с толку молниеносной переменой настроения.

Это была хитрость, и девушка прекрасно об этом знала, но не сумела ей противостоять. Анья бессознательно взглянула на кудри, черные, как тьма вокруг них, но глаза ее сузились от досады: она распознала уловку жреца. Девушка тихонько покачала головой. Посох Ивейна по-прежнему стоял, прислоненный к дереву, и неяркое сияние кристалла на набалдашнике вспыхнуло ослепи­тельным ореолом вокруг золотистых прядей, вы­бившийся из кос во время объятия.

– Странно. Я был уверен, что поседею, после того как ты напугала меня сегодня, – на­смешливо улыбнулся Ивейн. Улыбка его была просто неотразимой.

Анья помнила, как Ивейн мечом отражал на­падение противника, видела нацеленную ему в спину стрелу, так что ей впору было сказать ему то же самое, но она подавила обиду. Чувство ее к Ивейну было слишком глубоким, чтобы поддаться уязв­ленному самолюбию из-за его колдовских уловок.