После этого мальчик почувствовал себя опустошенным и обессилевшим, но удовлетворенным, словно после необходимой физической нагрузки. И тем не менее, впервые в жизни ему в голову пришла мысль, что в том, что он сделал, что-то было не так, неправильно. Эту мысль он отогнал от себя с помощью другой: свои занятия (по крайней мере, сам он так их называл) на какое-то время следовало прекратить. «Может быть, навсегда», — подумал мальчик.

В любом случае, он не нашел никакого удовольствия в том, что объект оказался настолько растерзан, — от него больше не было никакого толку. Он принял решение в будущем держать себя в руках и побежал обратно в дом, где никого не было, потому что мать находилась на суточном дежурстве, а сестра ушла куда-то, где ему совсем не было места. Мальчик включил и тут же выключил телевизор. Не было никого, кто хотел бы его видеть, да и сам он не хотел никого видеть.

Вторник, 15.07, около 12 часов

Фабиан Плессен, возраст — семьдесят один год. Свою профессию он назвал словом «врачеватель», и Мона, даже не успев удивиться такому странному обозначению, поняла, откуда знает этого человека. Однажды она смотрела телепередачу, ток-шоу, в которой Плессен разъяснял ведущему свои методы лечения. Мона вспомнила, как ведущий, молодой зазнайка, все время перебивал его, но Плессена это вовсе не выбивало из колеи. Он говорил тихо, медленно, размеренно и в конце концов завоевал симпатии всей публики, находившейся в студии Однако здесь, в комиссии по расследованию убийств КРУ 1, Плессен производил впечатление не харизматической личности, а старого больного человека. Он держал за руку беспрерывно плачущую жену. Плессены сидели на поцарапанных пластмассовых стульях перед письменным столом Моны, и на какой-то момент Мона, к своему стыду, поймала себя на мысли, что эта пара похожа на нашкодивших школьников. Она повернулась к Фишеру, сидевшему на подоконнике в своей любимой позе — со скрещенными на груди руками. Был час дня, и жара становилась почти невыносимой. С улицы доносился выматывающий нервы шум машин. Разгон, торможение, сигналы, звон трамвая. Иногда Мона ненавидела этот шум до такой степени, что ей в голову приходили разные фантазии с применением силы, в которых немаловажной деталью был железный прут, она представляла довольно много погнутых автомобильных крыльев и еще больше — разбитых окон автомобилей.

— Мы можем провести допрос позже, — начала Мона, понимая, что, услышав эти слова, Фишер внутренне скорчился.

Они должны были провести этот допрос как можно быстрее — вот в этом заключалась правда. Разгадка большинства убийств зависила от скорости расследования. Это убийство, с весьма высокой долей вероятности, было как раз из этого разряда.

— Мы готовы, — сказал Плессен.

Его голос звучал хрипло, он как-то неловко откашлялся. Сейчас он не имел ничего общего с мужчиной, которого Мона видела по телевизору и чьей непоколебимой независимостью восхищалась.

— Но может быть, моей жене можно на минутку прилечь? Это возможно?

— Нет, не надо, — сказала фрау Плессен плачущим голосом, но ясно и громко.

— Мы могли бы… — начала Мона.

— Нет! Я хочу видеть все! — фрау Плессен повернулась к мужу. — Я выдержу.

В этой короткой фразе был какой-то тайный смысл, который Мона хотела бы понять. Она подумала, что на этом нужно будет заострить внимание.

Плессены настояли на немедленном опознании Сэма. У Моны возникло какое-то нехорошее чувство, но супруги не дали себя отговорить, при этом они производили впечатление уверенных в себе людей и были настроены оптимистично, словно не сомневались в том, что все происходящее — какая-то ошибка. Итак, до допроса в отделе они поехали в институт судебной медицины и спустились на ужасном бронированном лифте в подвал, где находились эксперты. Фрау Плессен вела себя все тише, тогда как ее муж, к тому времени уже производивший впечатление человека хладнокровного, умеющего держать себя в руках, задавал вопрос за вопросом, на них терпеливо отвечал Герцог — главный патологоанатом.

— Сколько у вас тут, собственно, хранится трупов?

— Это зависит…

— От чего?

— Ну от того, сколько не раскрыто случаев смерти за определенный период времени.

— Ага. Значит, у вас тут только…

— Нераскрытые случаи смерти, совершенно правильно. Все из района попадают… э-э-э… их привозят к нам, и мы тогда проводим экспертизу.

— Вы их разрезаете. От головы до ног.

— Не совсем…

— Ну хорошо, от горла до половых органов. Длинный разрез. Не разрез в форме буквы «У», как показывают в американских фильмах. Правильно?

— Ну да.

— Один сплошной длинный разрез. И затем…

— Да. Зачастую это необходимо, чтобы узнать правду. Сюда, пожалуйста.

А потом они стояли в зале, где проводилась судебно-медицинская экспертиза трупов. Пол и стены зала были покрыты пожелтевшей кафельной плиткой, посредине стояли три каменных ванны для вскрытия. Молодой сотрудник института открыл матово поблескивающие двери холодильника, вскоре он вывез на каталке и поставил перед родителями закрытое простыней тело Самуэля Плессена. Медик приподнял уголок ткани так, чтобы они могли видеть лицо трупа.

По крайней мере, его рот был закрыт.

После этого фрау Плессен стала плакать почти не переставая — по дороге в отдел, в подземном гараже, в лифте, поднимаясь на третий этаж, по дороге в кабинет и уже находясь в кабинете Моны. Она плакала тихо и сдержанно, но не переставая. Было ли это нормальной реакцией или предвещало нервный срыв? Кто смог бы ответить на этот вопрос? Мона подумала: «Не надо ли на всякий случай вызвать врача, чтобы он сделал фрау Плессен успокаивающий укол?» Потом она вспомнила о телевизионной передаче, о том, что, как ей помнилось, Плессен категорически отрицал классическую медицину, за исключением операций, необходимых для спасения жизни.

— У вас есть какие-либо подозрения, кто бы мог это сделать? — спросила она, впрочем, не слишком надеясь на содержательный ответ.

Плессен посмотрел на жену, как бы ожидая помощи. Она покачала головой и высморкалась. Казалось, что ее слезы постепенно иссякают.

— Вы знали, что ваш сын регулярно употреблял наркотики? — Фишер попытался задать вопрос уже более жестким тоном. — Сильные наркотики, а не какие-то разноцветные таблетки, понимаете?

Супруги, шокированные услышанным, теперь уже вместе отрицательно покачали головами, фрау Плессен больше не плакала, но лицо ее стало бледным, несмотря на загар, а блеск в ярко-голубых глазах померк.

— Героин… — начал, было, говорить Фишер.

— Ну ладно, — перебила его Мона и незаметно вздохнула. — Ганс, позвони сотрудникам и предупреди, что совещание переносится на час.

Вторник, 15.07, 14 часов 3 минуты