— Понимаю.

И его лицо сделалось серьезным и внимательным.

Но мальчик есть мальчик. Временами серьезность и внимательность исчезали с его лица, которое временами загоралось детским любопытством. Еще бы! Какое зрелище разворачивалось перед ним! Ведь ему впервые приходилось его наблюдать. И ему тогда казалось, что он видит в красочных колоннах воплощение своих детских грез и сказок. В эти минуты Монтестрюк с беспокойством поглядывал на него. Умный мальчик немедленно реагировал на эти взгляды и снова принимал серьезный вид. Но видно было, что усилий это стоило ему немалых.

Как только молитва закончилась, показался Кьюперли в окружении знамен и пашей в блестящих мундирах. Яркое солнце играло отражениями на оружии и драгоценных камнях. При виде своих военачальников турецкое войско заволновалось, как поле спелых колосьев.

Все взоры впились, казалось, в то чудесное видение, которое сопутствовало пышной кавалькаде.

Рядом с Кьюперли, ехавшим шагом на белоснежном жеребце, держа в руках золотые поводья, двигалось… воздушное облако, состоявшее из белого женского покрывала и белого иноходца под ним.

Загудевший было солдатский рой разом притих, и в наступившей тишине слышны были только птички, порхавшие по деревьям.

Доехав до центра полукруга, образованного армией, визирь и белое облако остановились.

Вдруг Ахмет резким движением сорвал покрывало с верхней части облака. Крик изумления пронесся над армией: все увидели незнакомку необыкновенной красоты. Визирь поднял руку, и все замолкло.

— Теперь вы понимаете, почему мы не воюем? — громким голосом произнес Ахмет.

Дикое рычание пронеслось по рядам. Но тут случилось ужасное. В руках визиря сверкнула сабля, и одним взмахом он снес с плеч прелестную головку. Войско охнуло. Ручей алой крови залил покрывало. Одно мгновение тело ещё держалось без движения, затем скатилось на траву к ногам взвившегося на дыбы иноходца.

— Теперь чары рассеяны! — прокричал Ахмет, хладнокровно отирая саблю о гриву коня. Потом привстал на стременах и, описав саблей в воздухе круг, крикнул:

— Нет Бога, кроме Бога, и Магомет — пророк его! А теперь — в Вену!

Новый вопль пронесся по армии, разом у всех сверкнуло оружие, знамена колыхнулись, и вся масса войска двинулась в путь — воевать!

Зрелище захватило Монтестрюка. Что значили армии Европы перед этой страшной силой, объединившей в себе, казалось, весь остальной мир! Он даже почувствовал ужас в душе.

А тем временем турецкая армия разворачивалась и выдвигалась вперед. Во главе её шли полки Евроазии, каждый под командованием своего паши. За ними двигались янычары и африканская легкая кавалерия.

За двенадцатью тысячами янычар шли беспорядочной толпой вспомогательные войска: албанцы, трансильванцы, молдаване и валахи, татары, арабы, крымчане, грузины, туркестанцы, венгры и другие дикие орды. Батальоны шли за батальонами без перерыва, так что лаз уставал следить за ними. Сзади них, впереди и сбоку катились бронзовые пушки турецкой артиллерии — всего до двухсот орудий, все ведомые отличными лошадьми. Следом двигались повозки с ядрами. А за всей этой массой войска шли толпы слуг, невольников, поваров, седельников, кузнецов, мясников, портных и конюхов. Между ними вытягивали шеи двадцать тысяч верблюдов и десять тысяч голов вьючного скота, несших н себе горы провизии.

Когда это шествие закончилось, Югэ протер глаза — голова кружилась, а ему надо было все точно учесть.

— Около ста тридцати тысяч человек, — подумал он. но он ещё не знал конкретных планов Кьюперли.

— Подавай мула, — сказал он Угренку, — едем с Ахметом.

Вечером, в день, когда была убита невольница-гречанка, Югэ сказал Угренку:

— Надо все предвидеть. Меня могут выследить и арестовать, как бы я ни старался быть сверхосторожным. Могут даже узнать меня, мое имя и положение, цель моего пребывания здесь — все возможно. Но в любом случае я не желаю, чтобы тебе досталась моя участь.

— Это почему же? — спросил Угренок.

— Надо, чтобы стало известно — графу де Колиньи в особенности, — что произошло со мной. А это уже будет твое дело.

Монтестрюк вы держал паузу, затем продолжил:

— Запомни: если увидишь, что меня схватили и ведут, следи за мной. Когда я просто свистну, следуй за мной, если ещё и дотронусь до пояса — готовься к отъезду, если дотронусь до головы — значит, я пропал. Тогда беги как можно скорее.

— Хорошо, — ответил Угренок.

Тем временем армия великого визиря подходила к позициям войск Монтекюкюлли. Югэ уже собирался ускользнуть и прямо направиться к графу Колиньи с имеющимися сведениями. Но тут произошло одно событие. Однажды утром, когда он распродавал оставшуюся у нег товарную мелочь, к нему явился человек в зеленом кафтане, в чалме и с бородой. За поясом у него был кинжал. Он подошел и стал прислушиваться к спору Югэ с оценщиком по поводу стоимости товара. Наконец, вперив пронзительный взор в Югэ, он спросил:

— Вы итальянец? — Да.

— Вы купец…Славное дело, когда солдаты тратят деньги так же скоро, как и зарабатывают их. А как вас зовут? Надеюсь, это не тайна?

— Разумеется, нет. Матео Бордино.

— А из какой провинции? Я сам из Рагузы, в Далмации.

— А я из Бергамо.

— А, так.

И зеленый человек вдруг заговорил на бергамском наречии. Югэ, знавший на нем лишь несколько слов, скоро сбился и объявил, что ушел от родных мест мальчиком и забыл свой язык.

— Это заметно, — ответил далматинец и торопливо покинул Югэ.

В свою очередь Югэ поспешно оставил торговое место и направился домой. Но через несколько минут он подвергся нападению четырех человек. Они повалили его и принялись связывать. Бывший рядом Угренок все это видел. Югэ успел дать ему знак, принявшись насвистывать, когда его, связанного, нападавшие куда-то повели. Угренок сумел проследить, что Югэ отвели в красную палатку. Тогда он решил спрятаться за соседней стенкой и понаблюдать, что будет дальше.

Югэ привели к паше. Он уже знал, что паша в турецкой армии — это хозяин над тем, кого к нему приводили. Зато паша и отвечал своей головой за правильность принятых судебных решений, как и за проявление бдительности. Двое стражей при паше были «судебны и исполнителями».

Югэ, как оказалось, привели к самому Гуссейн-паше, отвечавшему за порядок в лагере. Его характерным качеством была поистине восточная жестокость: за ним числилось лишь два-три оправдательных приговора. Обычно же взмахом руки он выносил противоположны решения, ясные для окружающих без слов. Причем эти жесты были двойного рода. Если правой рукой справа налево — «отсечь голову». Если сверху вниз — «повесить». При этом осужденному он милостиво дарил десять минут до казни, чтобы помолиться Богу. Впрочем, считать это все слишком ужасным было бы чересчур поспешно, если не забывать, где и когда сей муж проявлял свою власть.