И что удивительней всего – вместе со мной на станции у Сталелитейного завода Маркхофа вагон покинули лишь три человека, хотя обычно здесь сходила едва ли не половина пассажиров.

Но только поднялся в вестибюль станции, и причина столь странного положения дел разъяснилась сама собой: с улицы доносились сливавшиеся в единый гул крики многоголосой толпы.

– Выборы! Право на отдых! Достойное жалованье!

– Нет увольнениям!

И снова:

– Выборы! Право на отдых! Достойное жалованье!

– Нет увольнениям!

– Выборы! Право на отдых! Достойное жалованье!

На улице шла стачка.

Я беззвучно выругался и с некоторой даже опаской подступил к дверям вестибюля, у которых нервно прохаживался перепуганный беспорядками дежурный по станции в форменной тужурке с железнодорожными нашивками и высокой фуражке с золоченой кокардой.

Впрочем, все оказалось не так уж и плохо: рабочих, запрудивших площадь перед заводоуправлением, сдерживали выстроившиеся в шеренгу констебли со щитами и дубинками в руках. Неподалеку от станции подземки замер броневик, и пулеметный ствол в его башенке нервно двигался из стороны в сторону, контролируя площадь. Рядом стояло несколько полицейских грузовиков, в кузовах которых дожидались своего часа стрелки с приведенными к бою самозарядными винтовками.

Неожиданно прозвучал резкий свисток, и полудюжина констеблей стремительным броском вклинилась в толпу протестующих. Сверкнули электрические разряды дубинок, кто-то вскрикнул от боли, кто-то заголосил благим матом. В следующий миг полицейские отступили обратно, волоча за собой отчаянно извивавшегося агитатора с разбитым в кровь лицом.

Рабочие кинулись на помощь товарищу, но констебли сомкнули шеренгу и погасили натиск, приняв его на выставленные перед собой щиты. Из толпы полетели пустые бутылки, выломанные из мостовой булыжники, железные пруты и обломки черепицы. Один из камней угодил констеблю в лицо, и бедолага с протяжным стоном осел на брусчатку. Коллеги поспешно унесли его к стоявшей у грузовиков карете «скорой помощи».

– Свободу братьям! – единым криком выдохнула толпа. Рабочие усилили напор, и полицейским пришлось отступить, но вскоре к ним подоспело подкрепление и ситуация выровнялась.

Только надолго ли? С высокого крыльца станции было прекрасно видно, что протестующими заполнена не только площадь перед заводоуправлением, но и примыкавшие к ней улицы.

Большего я рассмотреть не успел – какой-то излишне ретивый констебль из охраны грузовиков обратил на меня внимание и двинулся к станции, на ходу подтягивая ремешок шлема.

Я без промедления сбежал с крыльца и зашагал по улице прочь от шумной толпы. Констебль преследовать меня не стал и вернулся к броневику. Не иначе принял за газетчика; на рабочего в своем недешевом костюме я нисколько не походил.

Сейчас это обстоятельство позволило избежать объяснений с бывшими коллегами, но в дальнейшем дорогая одежда могла послужить причиной самых серьезных неприятностей: попадавшиеся навстречу работники окрестных заводов поглядывали на меня с нескрываемым подозрением, а то и злостью. Еще летом ничего подобного не было и в помине, и оставалось лишь гадать, из-за чего произошло столь резкое обострение классовой борьбы.

Решив лишний раз не мозолить глаза представителям пролетариата, я свернул в первый попавшийся переулок и окольными путями пробрался к Слесарке – району частных мануфактур. В узких проездах сразу прибавилось грязи и мусора, стало попадаться еще больше людей, но одновременно я словно стал невидимкой. На Слесарке никому не было до меня никакого дела.

Оно и немудрено: добропорядочным обывателям тут делать нечего, и солидный господин мог оказаться либо жуликом, либо деловым партнером одного из местных дельцов. А здешние заправилы терпеть не могли, когда кто-то начинал совать нос в их дела. Да и частники классовой солидарности по отношению к заводским рабочим сроду не испытывали. Высокие идеалы равенства и братства тут были не в чести, значение имели только деньги.

Ночью шел дождь, дороги толком не подсохли, и, когда я добрался до конторы Рамона, мои туфли потеряли всякий вид. Отскрести комья грязи с подошв о железную решетку не получилось, лишь впустую потратил на это время, дожидаясь, пока кто-нибудь ответит на мой стук.

Я уже намеревался постучать вновь, но тут распахнулась калитка и на улицу выглянул невысокий паренек в рабочем комбинезоне, смуглый и черноволосый. Именно он изображал полицейского водителя, когда мы трясли индусов в поисках пропавшего бармена в мой прошлый приезд в столицу.

– Рамон у себя? – спросил я не здороваясь.

– Да, – ответил тот и посторонился, освобождая проход. – Он в конторе.

Я пересек двор и поднялся на второй этаж пристроенного к длинному складу флигеля, где и располагался кабинет моего бывшего напарника.

Рамон Миро сидел за столом и делал пометки в толстой амбарной книге. От происходившей из аборигенов Нового Света матери он унаследовал не только красноватый оттенок кожи, но и внешнюю невозмутимость, и все же при моем появлении не удержался от удивленного присвиста.

– Лео?! – озадачился Рамон, рассеянно приглаживая черные жесткие волосы, которые стриг коротко, на военный манер. – Что на этот раз?

– Ничего хорошего, – ответил я, и в черных глазах бывшего констебля мелькнуло раздражение.

– А конкретней? – потребовал он объяснений.

Я встал у открытого окна и посмотрел на улицу. Низкая облачность растеклась над городом серым плотным пологом, густые клубы дыма из заводских труб ввинчивались в него огромными столпами, и лишь властвовавший на высоте ветер развеивал их, превращая в нарисованное небрежными мазками гениального живописца подобие мутных волн. Грузовые дирижабли на их фоне казались нападавшим в сточные воды сором.

– Лео! – заволновался Рамон, поднялся из-за стола и принялся расправлять закатанные рукава сорочки. – Что стряслось? Говори уже прямо!

– Ворованные пистолеты, – обернулся я к нему, – те, что предназначались для восставших Рио-де-Жанейро. Что ты сделал с ними?

– Ты просил избавиться от них, Лео, забыл? Я сделал все, как ты велел!

Я вздохнул.

– Рамон, каким именно образом ты избавился от них? Продал кому-то, спрятал или утопил в доках? Мне важно знать, что пистолеты не приведут к тебе наших бывших коллег, понимаешь?

– Утопил в канализационном коллекторе, – спокойно ответил Миро, и на его скуластом лице промелькнула непонятная ухмылка. – Что, не ожидал? Думал, стану мелочиться? Нет, Лео. Ты сказал – дело серьезное, и я избавился от них. У меня серьезное предприятие, не хочу прогореть из-за таких мелочей. К тому же ты компенсировал все издержки.

– Компенсировал, да, – кивнул я, с облегчением переводя дух.

После увольнения из полиции бывший констебль занялся частным сыском, и, к моему немалому удивлению, изрядно в этом деле преуспел. Что послужило тому причиной – опыт работы в полиции или заведенные за это время полезные знакомства, сказать было сложно.