До фуникулера ехать было недолго, но Дато специально выбрал не прямой маршрут, чтобы дорога заняла больше времени. Но вот она закончилась.

Дато купил билеты и провел Машу в кабинку. Она плюхнулась на лавочку и принялась нетерпеливо ерзать, ожидая, когда начнется подъем.

— Скоро? — то и дело спрашивала она.

Давид заверял, что скоро.

Наконец кабина тронулась. Маша радостно взвизгнула и прилипла носом к стеклу.

— Красота какая! — ахнула она, когда они взмыли над городом. Щеки ее раскраснелись, глаза горели, и пухлые губы то и дело растягивались в улыбке. Давид не мог на Машу насмотреться. Какая она все же красивая! В обычной школьной форме и черном фартуке она выглядела не так, как все девочки, которых Дато знал, — не безлико, а исключительно. Даже противный коричневый цвет, который он терпеть не мог, шел к ее волосам, глазам и… веснушкам на переносице! Надо же… Он раньше их не замечал.

Подъем длился не так долго, как Маше хотелось бы. Когда кабина остановилась и двери раскрылись, на ее мордочке читалось разочарование. Если б фуникулер вез на небо, она бы с радостью взмыла туда!

Дато первым делом повел Машу в кафе. Накупил там пончиков и коктейлей. Девочка пыталась сунуть ему деньги, но он небрежным жестом миллионера отверг их. Пока ели, Маша рассказывала:

— Моя мама не ладит со свекровью. То есть с моей бабушкой. Папа у меня коренной москвич из профессорской семьи. А мама деревенская. Ее родители всю жизнь в колхозе проработали. Она первая, кто высшее образование в их роду получил. В общем, по мнению бабушки, потомственная колхозница не пара ее сыну.

— Но он все же женился на ней?

— Да. Папа очень любит маму.

— В моей семье похожая история. Только все наоборот. Родители матери запрещали ей выходить замуж за отца. Но она не послушалась.

— И что? Они счастливы?

— Нет. Они… расстались. — Сказать, что отец бросил их, не повернулся язык.

— Жаль. А мои живут душа в душу.

— Даже не ругаются?

— Какая семейная жизнь без ссор? — пожала плечами не по годам мудрая Маша. — Ругаются, конечно. Но не скандалят. А если б не бабушка, вообще не ссорились бы. Знаешь, когда мне было четыре годика, меня сбил мотоцикл. Мама гуляла со мной во дворе. И соседский парень на меня наехал. — Она опустила гольф до щиколотки, и Дато вновь увидел страшный шрам. — Это с тех времен на память осталось. Нога была сильно изуродована, даже отнимать хотели. Но у бабушки отличные связи в мире медицины, она позвонила куда надо, и меня прооперировал самый лучший хирург кремлевской больницы…

Дато коснулся пальцем шрама. Он был весь бугристый. Как будто под кожу скрученная веревка вшита. А он, дурак, Машу в гору потащил в день знакомства…

— Болит? — сдавленно спросил Дато, его переполняло раскаяние.

— Давно не болит. Но я долго нормально ходить не могла. Сейчас, слава богу, все хорошо. Даже бегаю. Но бабушка маме до сих пор простить не может, что она меня не уберегла. Первое время после операции я у нее жила. И она меня отдавать не хотела, отец ее еле уговорил. А когда мы в Грузию собрались, она настаивала на том, чтоб меня с ней оставили. Ради моего же блага. Но мы на семейном совете решили, что должны быть вместе.

— Семейном совете? — переспросил Дато.

— Да. Я уже взрослая, и мы принимаем важные решения вместе, — гордо сообщила Маша. Но тут же повесила нос и добавила: — Только иногда они забывают о том, что я большая, и не разрешают уходить далеко от дома.

— Волнуются за тебя.

— Понимаю. Но я не могу постоянно сбегать и врать. Меня рано или поздно поймают.

— А ты скажи им, что не одна гуляешь и со мной тебе бояться нечего.

— Ой, нет. Про тебя точно говорить не стоит.

— Почему?

— Ты только не обижайся, ладно? Но мама сказала, что ты шпана, и велела мне держаться от тебя подальше…

Дато тяжело вздохнул. Он уже привык к тому, что матери многих ребят велят своим чадам держаться от него подальше. Но его раньше это не трогало. Более того, он немного гордился тем, что его считают опасным малым. Но то было раньше, а сейчас…

— Я и сама знаю, что ты хулиган, — продолжала Маша. — Еще и драчун, как сегодня выяснилось. Но я уверена, что ты не причинишь мне вреда.

— Конечно, нет.

— Поэтому я буду с тобой дружить. Только нам надо выработать стратегию.

— Чего? — переспросил Дато. Значения последнего слова он не знал.

— Объясню, если ты съешь мой пончик, — улыбнулась Маша.

— Не понравились?

— Очень вкусно. Но я не могу есть столько, сколько ты. Ну, что? Поможешь?

— Запросто…

И он с аппетитом принялся за Машин пончик.

— А теперь про стратегию. В переводе с древнегреческого это слово означает — искусство полководца. То есть это военная наука.

— Понял. Ты имела в виду, что надо разработать план действий.

— Точно! Ко мне ты приходить не можешь. К тебе меня тоже не отпустят. Придется что-то придумывать.

— Например?

— У тебя сестры нет?

— Только братья. А что?

— Жаль, я могла бы познакомить ее с мамой и наврать, что это моя подруга, которая будет меня обучать грузинскому языку.

— Мы можем попросить любую девочку представиться твоей подругой.

— Но только из вашего двора. Потому что мама будет меня встречать и провожать первое время, пока не убедится, что волноваться не о чем и меня никто по дороге не съест. Это первый вариант. Второй. Мы запишемся с тобой в один кружок, неважно какой, все равно прогуливать…

— Маша, какой кружок? Туда записываются в начале осени.

— Точно! — Она шлепнула себя ладонью по лбу. — Значит, надо искать девочку. Есть в вашем дворе подходящие? Чтоб надежная и производящая хорошее впечатление на родителей?

— А может, просто вот как сейчас будем встречаться? Когда твои мама с папой на работе.

— Нет, так мы будем встречаться, чтобы гулять, играть. А занятия — дело серьезное. Тебе за два с половиной месяца надо так меня подготовить, чтоб я без труда говорила и читала.

— Почему два с половиной? — не понял Дато. — До первого сентября гораздо больше времени.

— Да. Но я на месяц уеду в Москву к бабушке. И на две недели с мамой в Батуми. Вот и считай.

Дато погрустнел. Он Машу не будет видеть полтора месяца!

— А это что у тебя? — услышал он ее голос.

— Где? — встрепенулся Давид.

— Вот. — И она указала на нагрудный карман рубахи, где лежала сложенная в несколько раз «Пионерская правда».