Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По всем направлениям разбросаны маленькие ячейки, как их называют, «эс-пе», то есть, спекулянтов, арестованных по всяким облавам, засадам, реквизициям и конфискациям, совершаемым в целях удушения буржуев. Лучше всего себя с первого взгляда чувствуют «пе-де» — так называют здесь обвиняемых в преступлении по должности. Это проворовавшиеся чиновники, по большей части военные, из большевистской армии, всякие интенданты и хозяйственники, иногда члены большевистской партии, часто провинившиеся и пойманные с поличным сотрудники и деятели Чека. Но большей частью сюда попадают «ка-эры», то есть контрреволюционеры. Тут бывший министр Временного правительства А.В. Пешехонов, перелистывающий свежую книжку своего журнала, которой суждено стать последней. В свое время Троцкий противопоставлял его «министрам-капиталистам» и рисовал идеальное правительство из 12-ти Пешехоновых. Теперь он попал сюда. Тут и председатель Всероссийского союза учителей, приглашенный властями для чтения лекций в провинцию и там же на вокзале арестованный. Тут и талантливый адвокат, имевший четыре ордена Георгия на войне, назначенный перед Октябрем в состав английского посольства и ныне обвиняемый в сношениях с Антантой. Тут и группа учащихся средне-учебных заведений, обвиняемая в контрреволюционном заговоре и подготовке вооруженного восстания.
— Кто только не перебывал сейчас в Чеке? — шутит один из собеседников. — Вы посмотрите адрес-календарь Москвы, и вы увидите, что «вся — Москва» сидит или сидела тут. Поздно ночью, когда мы за отсутствием нар сидели на узкой скамейке, положив голову на край стола (на самом столе тоже спали) с шумом ввели в камеру новую партию, человек 25 из Лосиноостровского, близ Москвы. Торговцы, чиновники, служащие, военные летчики. У кого-то нашли список членов Совета народных комиссаров, с подлинными фамилиями революционных псевдонимов и даже с адресами. Вот и возникает дело о «ниспровержении». Как новички, они с почтением прислушиваются к нашему мнению, мнению стариков, раньше их прибывших сюда. Летчики тотчас же улеглись в узкие, дощатые ящики на стеках и с опасностью провала сладко прикорнули там. Мы тоже легли: кого-то увели, и койки по очереди для нас оказались свободными. Но — какой ужас! Клопы. Какое множество! И как больно кусаются! — Нет, тут не уснешь. Нельзя уснуть и потому, что по ночам в Чека идет жизнь самым интенсивным темпом. Гудят гудки, шумят автомобили. Огонь в камере горит всю ночь. И почти всю ночь можно добыть кипяток. Встаем и садимся пить чай.
— Который час?
— А кто его знает! — Два, три часа ночи.
Впрочем, не все ли равно? Кто-то входит в камеру властными шагами с бумагами в руках и выкликает фамилии. Вот назван лидер гимназистов, потом адвокат; бледнеют и идут. Куда? Зачем? На эти вопросы не отвечают, и никто не пытается их ставить. Идут. Кто на допрос, а кто в безвестность, так же внезапно исчезая для своих случайных сожителей, как появляясь, а оставшиеся с ужасом смотрят на уходящих. С ужасом вслушиваются в голос чекиста, выкликающего фамилии. Бледные лица, взлохмаченные головы подымаются с нар и безнадежно опускаются снова. Дзержинский работает только по ночам, Петерс тоже. Рядовые следователи подражают патрону. Палачи, как известно, тоже. По ночам вызывают на допросы. По ночам заседает коллегия. По ночам выносятся окончательные приговоры. По ночам происходят расстрелы. Расстреливают в разных концах Москвы. Но также в сараях и подвалах Чеки. Прямо из комнаты следователя, где угроза браунингом не последнее средство получить «сознание», обреченного ведут в автомобиль и вместе с другими жертвами увозят. На дворе с поздним часом громче гудят гудки и шипят машины, и раздается отрывочная команда уходящих и сменяющихся отрядов. Ночью Чека живет бурной, интенсивной жизнью.
Надо сказать, что и время было бурное. И много работы было у Дзержинского. В самом разгаре борьба с чехо-словаками, и фронт Учредительного собрания требует все больше внимания Чеки. «Ликвидируются» дела по Ярославскому восстанию. Начаты первые дела против иностранных миссий, и открыто дело Локкарта. Кругом все новые и новые контрреволюционные заговоры, и тут еще рабочая конференция уполномоченных фабрик и заводов. Много работы у Дзержинского.
А, кроме того, «эс-пе» и «пе-де». Если у кого при обыске найден лишний фунт сахару или свыше 1000 рублей наличными — тот злостный спекулянт, «буржуй», враг народа. Если кто-либо посмел неодобрительно отозваться о советском Декрете или советском человеке, по первому доносу ближнего «мымрецовы» хватают его за шиворот и волокут в Чеку в качестве «ка-эра».
Светает… И тошно становится на душе в полумраке, при потухшем электричестве. Фантастической и странной кажется вся эта обстановка. И не дни — а три-четыре недели здесь