—Мне не нравятся твои картины, — сказала наконец Гэинор, — потому что они создают ощущение какого–то дискомфорта, разрушения. Я не могла бы жить рядом с ними, потому что ночью мне снились бы кошмары. И потом — они не отражают твоей сущности, может быть, поэтому непонятны для меня. Конечно, если в тебе нет чего–то темного — очень темного, — такого, что ты тщательно скрываешь от окружающих.

—Все, что во мне есть, — светлое, — сказал Уилл. Гэинор продолжала разглядывать картины.

—И все–таки что–то в них… Я, конечно, не знаток, но… что–то есть в них такое… Надеюсь, это не опасно.

Они продолжали беседовать, и Гэинор хотела задать вопросы, которые роились у нее в голове, но все оттягивала этот момент, сомневаясь, не решаясь, и тут их разговор прервали.

Позже, с трудом помывшись в неудобно устроенной душевой, Гэинор завернулась в большое банное полотенце и прилегла отдохнуть. Обычно она редко смотрела телевизор, но поскольку в этот день не видела утренних газет, то решила посмотреть новости в 6.20. Телевизор принимал только четыре программы, качество приема которых колебалось от плохого до ужасного. Самая лучшая картинка была у Би–би–си. Грея у камина лосьон, чтобы растереть им ноги, покрытые от холода гусиной кожей, она, почти не глядя на экран, слушала репортаж. Впоследствии Гэйнор так и не сумела толком объяснить, что произошло и в какой именно момент картинка на экране изменилась.

Она неожиданно поняла, что изображение улучшилось, что оно больше не плоское, а объемное, такое же реальное, каким был бы вид из окна, причем из окна без стекла. Она уже не могла отвести глаз от экрана, будто ее загипнотизировали. Она видела долину между скал, которая открывалась взору среди бесчисленных утесов, видела разноцветные озера или бассейны, голубые, зеленые и пурпурные; и сады со скользящими в них тенями, откуда были слышны будто притопывания танцующих ног и звуки жуткого, сверхъестественного птичьего клекота, хотя никого не было видно.

Она не поняла, когда ей стало страшно. Страх был подобен страху во сне, огромному и нелогичному, со всевозможными бессмысленными деталями. Из картины вылетела жирная желтая моль и стала кружить по комнате, ее преследовала блестящая стрекоза. Голова стрекозы, с огромными челюстями, превратилась вдруг в голову дракона, она пролетела совсем рядом с Гэйнор и исчезла, улетев обратно в сад. Там стояли колонны, столь древние, что казалось, они источают запах времени. Колонны образовали круг, и между ними пролегли тени от деревьев. Но стоило к ним приблизиться, как они начинали будто разбухать и расти, все шире раскрывая круг. Колонны были опутаны паутиной, на которую падали лучи солнца. Когда она ступила на дорожку, ведущую в центр круга, тени раздвинулись в стороны. Дорожка вела под каркас купола, изгибающегося полукружьями ребер на фоне пылающего неба.

—Солнце сядет, и исчезнет свет, — сказал голос, прозвучавший, казалось, прямо в ее голове. — Дождись темноты. Тогда мы зажжем свой собственный свет, и в этом темном свете ты увидишь другой мир. Нам солнца не надо.

«Нет!» — подумала она, отказываясь понимать, что все это значит. Она забыла, что это всего лишь картинка на телевизионном экране. Она была внутри образов, была частью их, и вел ее идол, огромный и ужасный, на фоне желтого неба очертания его были расплывчаты, неопределенны. Это была статуя, просто статуя, однако Гэйнор видела, как только что эта статуя двигалась. Шевелились ее губы и пальцы. Внезапно с треском раскрылись веки глаз, и глаза сверкнули, и это не был отблеск солнечных лучей. Гэйнор кричала… кричала… кричала…

Как–то ей удалось нажать кнопку и выключить телевизор. Она была в спальне и дрожала от странного озноба. Экран потемнел. Слышно было, как к спальне бегут Уилл и Ферн, а за ними поднималась по лестнице и миссис Уиклоу. Уилл обнял ее, Ферн внимательно осматривала комнату.

Мне приснился кошмар, — только и смогла вымолвить Гэйнор. — Должно быть, я сидя задремала. А может быть, что–то такое было в новостях. Или это все из–за твоих причудливых картин, — добавила она, глядя на Уилла.

Ты включала телевизор? — резко спросила Ферн.

Она взяла пульт и нажала кнопку, на экране возник вид пожара в Лидсе. За спиной комментатора искры пламени улетали в черное дымное небо.

Ну, вот, — сказала Гэйнор. — Так и есть… Не могу понять, отчего я так устала.

От йоркширского воздуха, — заметил Уилл. — От бодрящего воздуха.

—Нечего смотреть эти новости, — высказала свое мнение миссис Уиклоу. — Там только убийства и разрушения, если, конечно, не секс… Вполне достаточно для того, чтобы начали сниться кошмары.

Уилл усмехнулся, Ферн снова выключила телевизор.

А тебе здесь снились еще какие–нибудь странные сны? —- почти сурово спросила она, когда миссис Уиклоу ушла.

О, нет, — ответила Гэйнор. — Правда… только волынщики. Мне кажется, я слышала их прошлой ночью, но это тоже могло быть сном.

Конечно.

Ферн и Уилл последовали за домоправительницей, оставив Гэйнор переодеться, но едва они закрыли за собой дверь, как послышался шепот. Шептала Ферн:

—Если ты не заставишь молчать это маленькое чудовище, вышвырну его отсюда и заткну ему в глотку его паршивые трубы…

«За ужином, — подумала Гэйнор, — за ужином я спрошу, о чем это она говорила».

Но за ужином возник спор, который назревал, вероятно, с первого момента их приезда в Дэйл Хауз. Гак показалось Гэйнор. Обстановка постепенно накалялась, и достаточно было случайно оброненного слова по поводу свадьбы, как вспыхнул пожар. Несмотря на то что они с Уиллом не обсуждали этого между собой, Гэйнор почувствовала, что Уилл, как и она сама, не испытывает особой радости по поводу вступления сестры в брак. Однако Уилл сначала ничего не говорил и, казалось, не испытывал желания критиковать происходящее, это сама Ферн, весьма воинственно настроенная, что для нее было не характерно, спровоцировала брата на едкие замечания. Деликатный протест Гэйнор против этой свадьбы по дороге из Лондона Ферн приняла без возмущения, но при словах Уилла ее лицо побелело, и она стала с яростью возражать. Гэйнор решила, что Ферн хочет внести ясность, хотя ей самой в это не очень верилось. Ферн хотела сражения, ничем не сдерживаемой потасовки, полной ударов ниже пояса и непонятных намеков, которые могут возникнуть только при близких семейных отношениях или между людьми, давно и долго знающими друг друга. Позже Гэйнор поняла, что Ферн не так хотела кого–то ранить, как хотела пораниться сама, словно так ей удалось бы избавиться от каких–то других ощущений. Гэйнор решила держать нейтралитет.

Я сожалею, — сказала Ферн, когда они поднимались к спальням. — Я не должна была давать Уиллу возможности провоцировать меня, но не подумала о том, что нервы слишком напряжены.

Он тебя не провоцировал, — неуверенно возразила Гэйнор, — это ты провоцировала его.

Ферн резко захлопнула дверь своей спальни.

Гэйнор проснулась от крика совы, от почти человеческого голоса, который раздался под самым ее окном. Она вскочила с постели, раскрыла занавески, еще не очень–то понимая, зачем это нужно. Со двора на нее уставилось привидение с огромными глазами. Когти птицы скребли по стеклу, крылья бились об оконный переплет. Каким–то образом окно распахнулось, и Гэйнор, вскочив на подоконник, тут же оказалась на спине у совы, руки ее вцепились в перья птицы. Сова была огромной и молчаливой, как привидение, которое она напоминала. Они летели к пустоши, и Гэйнор видела петлю дороги внизу, крыши спящих домов и одинокое, как око наблюдателя, светящееся окно.