Зоя Павловна быстро отвела взгляд, испугавшись.

Но было поздно.

— Заинька…

Она зажмурилась. Потому что после этого имени он всегда касался губами ее лба. Так было после каждого танца. Как поздравление, как благодарность, как…

Сейчас танца не было, но имя…

— Заинька.

Она почувствовала прикосновение губ. К щеке. Он забыл, что нужно в лоб. Губы тоже другие — не горячие. Шершавые, слегка влажные.

— Ух ты, какая… Стройная, как всегда, и юн…

Она усмехнулась.

— Ладно, не буду. Не юная, но молодая. Она улыбнулась.

На самом деле она стройная женщина, хотя ей далеко за сорок, в брючках-капри из темно-зеленого хлопка. В футболке на тон светлее. Потому что этот цвет оттеняет волосы, подкрашенные уже, но близкие к изначальному русому цвету. Они едва прикрывали уши, а Глебу всегда нравилась ее коса. Его мать говорила, что провокационная порочность движений в танго и внешняя невинность партнерши — особенно коса, придают особенную… остроту… Теперь бы сказали «сексуальность», но в то время таких слов не отыскать было даже в романах.

— Г-Г-Глеб, — выдохнула она. — На самом деле ты?

— Ага. Отойдем… Оставь чемодан. — Она поставила его вертикально, на колеса. — Девушка, — он улыбнулся той, что стояла за Зоей, — подталкивайте его, ладно? — Подмигнул. Потом повернулся к ней: — Отойдем на минутку.

Они отошли к стеклянной стене.

— Ты куда? — спросил он, потом взглянул на табло. — А, Монастир. В Тунис, стало быть? Загорать и купаться?

Она кивнула.

— А ты? В Дюссельдорф, да? — Тоже посмотрела на табло.

— Да, да, да. Как жаль, что у нас нет времени. — Он сдвинул рукав и взглянул на часы. — Мой турбийон скоро протрубит отбой, — пробормотал он, и Зоя отметила, что эту фразу он произносит привычно, не думая. Видимо, слишком часто. А значит, часы с дорогим механизмом у него давно. Это, в свою очередь, означает, что жизнь Глеба сложилась успешно.

А ее? Сердце вдруг дернулось вверх, а потом, не достигнув высшего предела, сорвалось. Как подбитое.

— Заинька, я должен тебя расспросить… рассказать…

Она смотрела в его синие глаза. Он в ее — серо-синие. Говорят, люди с глазами похожего цвета видят мир одинаково. А у ее мужа глаза серые. У жены Глеба — какие? Глупая мысль, одернула она себя.

— Твой мобильник, — бросил он. — Быстро диктуй.

Зоя продиктовала.

Он наклонился к ней, поцеловал в щеку.

— Ты… танцуешь? — спросила она. Глупый вопрос. Ему столько же лет, сколько ей, подумала, едва вопрос отзвучал. — То есть, — она усмехнулась, — танцевал? После, я имею в виду.

— Пробовал. — Он кивнул. — Но не смог найти партнершу. — Он улыбнулся и взял ее за руки. Сжал. — А ты?

— То же самое. — Она ответила тихим пожатием. — Никто не подошел.

Засмеялись. Признание соединило их, почти как прежде. Не внешне, а глубоко внутри. А если бы снова, рвался вопрос, получилось бы? Может быть, он спросит?

— Мне жаль, но пора.

Глеб еще раз стиснул ее руки, троекратно приложился к щекам, окинул восхищенным взглядом и ушел.

Зоя Павловна постояла еще минуту, невидящим взглядом упершись в застеколье. Там сновали люди с чемоданами, сумками, катили машины, автобусы. Но разве она замечала их?

Наконец вернулась к своему чемодану. Девушка выполнила поручение, толкала чемодан на колесиках, искоса наблюдая за ними.

— Элегантный мужчина, — не удержалась она, когда Зоя Павловна вернулась.

Она кивнула.

— Как всегда, — не то согласилась, не то похвасталась.

Механически положила на стойку билет и паспорт, так же, не думая, прошла паспортный контроль. Она не зашла в дьюти-фри, хотя никогда не отказывала себе в удовольствии понюхать новые духи, побрызгать на запястье туалетной водой, мазнуть кремом руку из пробника. А потом, благоухая, отправиться к полкам с коробками конфет, рядами коньяков, вин, виски, джина и много чего еще, чтобы оторваться от обыденности и приготовиться к вылету в другие миры.

На этот раз Зоя Павловна встала возле окна, тщась отыскать на летном поле самолет, в котором отбудет Глеб в Германию. Он что, живет там? На самом деле?

Когда-то давно мать говорила, будто Глеб живет за границей. Зое хотелось узнать подробности — как, почему. Но она запрещала себе думать о нем.

Зачем? У нее другая жизнь, не самая плохая, между прочим. А то, что было… было давно. Почти не с ней. Да почему «почти»? На самом деле, без всякого «почти». Разве она — та же самая Зоя? Была Зуева, а теперь Зоя Русакова. Она живет не в Вятке, а в Москве. У нее муж, приличный человек, дочь. «У Зои есть все, о чем может мечтать нормальная женщина», — говорила мать по телефону своим подругам.

А ненормальная? — с внезапной злостью спросила себя Зоя. — О чем мечтает ненормальная женщина? Почему она не спрашивала мать об этом?

Она сама знала, потому и не спрашивала. Ненормальная думает о любви. О любви мать никогда не говорила. Она говорила другое: «Я знаю лучше, что нужно тебе». Но чтобы Зоя не выломилась из стройного плана, для нее намеченного, она бросила дочери такой козырь!

Зоя почувствовала, как неровно, словно хромая, застучало сердце. Так бывало всякий раз, когда она мысленно доходила до того момента… И в который — тысячный или стотысячный раз — спрашивала себя: то, что крикнула мать, — правда? Или удобная ложь — ложь во спасение? Мать была уверена: Зою нужно спасать. Увезти навсегда из серого города, из серой жизни. Туда, где другая жизнь, другие возможности, где блеск огней…

Не важно, что эти огни светят вовсе не тебе.

Да брось, это уж слишком, одернула она себя. Можно подумать, тебе никакие огни не светили. Не-ет, мать сконструировала жизнь дочери по всем инженерным правилам. В ней было все — и даже огни не только Москвы, но и нефтяных вышек в Южно-Китайском море…

Зоя Павловна усмехнулась.

Все было. А взамен мать забрала у нее любовь. К Глебу. Очень ловко и навсегда. Потом все пошло по плану.

Но сейчас, рассматривая из нынешнего дня прошлое, Зоя Павловна могла сказать точно: самым довольным жизнью человеком в их семье была мать.

На самом деле? А если мать обманула ее тогда, не значит ли это, что она взвалила на себя бремя, которое несла всю жизнь?

Зоя поежилась.

Взвалила его на себя ради удачно сложившейся — или сложенной — жизни дочери? Если так, то воистину материнской жертвенности нет предела.

Зоя Павловна снова вышла на балкон. Пытаясь следовать путем своей матери, она готова была руководить жизнью дочери, Ирины. Но то ли нет у нее инженерного дара, или дочь не похожа на нее, но Ирина давно не подпускает ее к своей жизни. И теперь, когда она переселилась к отцу в Вятку, Зоя Павловна почувствовала себя совершенно одинокой.