Затем мы выбрались из пихтового леса, осторожно вдыхая в себя резкий ночной аромат. Теперь мы снова могли ориентироваться в пространстве, и внезапно оно наполнилось неясными очертаниями предметов — черным каменным сараем с огромными, покачивающимися на ветру дверьми, треугольными фрагментами окна, которые отразили резкий свет нашей фары; какое-то животное, похожее на сгорбленного медведя — или куст? — метнулось в сторону с дороги, обернувшись на нас очумевшими глазами; фермерский дом вздрагивал во сне, и лаявший пес бросился бежать рядом с нами — глянув через плечо, я видел, как уменьшаются и меркнут в танцующих красных огоньках габаритных огней его глаза. А со стороны долины, что была под нами, маленькие верхушки деревьев торчали, словно разбитый вдоль дороги палаточный лагерь.

— Мне кажется, мы потеряли реку, — сказал Зигги. Он переключил скорость: сменив третью на вторую, дал полный газ. Мы оставляли после себя брызги мягкой черной грязи, и я тесно прижался грудью к его спине; я почувствовал, как он наклонился еще до того, как мотоцикл опрокинуло вниз, и я последовал за ним — точно так же, как если бы был рюкзаком на его спине.

Затем дорога выпала из-под нас, и свет фары устремился прямо в ночь, и на какое-то мгновение показалось, будто мотоцикл несет нас на одном уровне с небом; когда переднее колесо снова коснулось земли, мы на бешеной скорости рванули с холма вниз, на деревянный мост. Зигги нажал на переключение скоростей, но ему все равно пришлось давить на тормоз, руль задрался вверх — наш зверь перескочил через дощатый мост, как если бы был крабом.

— Это река, — сказал Зигги, и мы вернулись обратно, чтобы убедиться в этом.

Он включил фару, направив лучи на реку, но никакой реки там не оказалось. Он выключил мотор, и мы услышали шум реки, мы слышали, как стонут от ветра дощатые планки моста, и мы чувствовали, как брызги воды оседают на его перилах. Но в лучах фары нам было видно лишь узкое ущелье, падающее в темноту; и чахлые ели, цепляясь за стены ущелья, тянули за помощью свои ветки, не осмеливаясь даже оглянуться вниз.

Река выбрала кратчайший путь: она разрезала гору надвое. Какое-то время мы всматривались в пустоту. Завтра утром не будет никакой рыбы, если только перед завтраком мы не бросим вызов ужасающей неопределенности.

Итак, мы отыскали местечко, достаточно плоское, чтобы на нем можно было разложить подстилку, и достаточно удаленное от глубокого ущелья. Было так холодно, что мы судорожно натянули на себя одежду внутри спальных мешков.

— Графф, — сказал Зигги. — Если ты встанешь помочиться, смотри не пойди в эту сторону.

И должно быть, наши мочевые пузыри запомнили, что он сказал, — или слишком долго слушали журчание реки. Потому что нам обоим пришлось встать. О, как холодно и страшно было ступать нагишом по полю!

— Интересно, как сернобык не дает себе замерзнуть? — спросил Зигги.

— Я о нем тоже вспомнил, — отозвался я. — А тебе не приходило в голову, что он чем-то болен?

— О, Графф! — воскликнул Зигги. — Это явный признак брызжущего через край здоровья.

— Должно быть, он чувствует себя уязвимым.

И мы, приплясывая от холода и уязвимости, проделали обратный путь к спальным мешкам. Мешки сохранили тепло наших тел, мы забрались внутрь, ощущая, как вокруг снуют полевые мыши. Ночь выдалась настолько свежей, что мыши тихонько подкрались к нам и прижались к нашим спальным мешкам, чтобы согреться и уснуть.

— Графф, — окликнул меня Зигги, — я тоже об этом думал.

— Очень хорошо, Зиг.

— Нет, правда думал, Графф.

— И что?

— Как ты думаешь, в зоопарке есть ночной сторож — внутри ограды, который не спит всю ночь? И обходит с дозором зоопарк?

— И ведет беседу с сернобыком? — съязвил я. — Пытаясь выведать его мужской секрет?

— Да нет, просто находится внутри… — сказал Зигги. — Ты думаешь, ночью там кто-то есть?

— Само собой, — ответил я.

— Я тоже так думаю, — сказал он.

Я представил себе сторожа, который ворчал на медведей, будил сернобыка, приставая к нему с нескромными вопросами; рано утром сторож скакал по зоопарку, словно обезьяна, — перелетал от клетки к клетке, переговариваясь с животными на их родном языке.

— Графф? — снова окликнул меня Зигги. — Ты помнишь, чтобы хоть одна дверь в помещении для Мелких Млекопитающих была заперта? Было ли там хоть что-то, что напоминало чулан?

— Чулан в инфракрасных лучах?

— Сторож должен иметь возможность где-то отдохнуть, Графф. Он должен иметь место, где он мог бы посидеть, выпить кофе и повесить свои ключи.

— Почему тебя это так волнует, Зигги? — удивился я. — Ты что, замышляешь ограбить зоопарк?

— О, это было бы просто прекрасно, Графф! Вот это было бы зрелище, да? Взять и выпустить их всех на волю!

— Да, еще то зрелище! — согласился я.

И Смешанное Стадо Медведей прошествовало, раскачиваясь, через главные ворота, увлекая за собой будку билетера, в которой тип с зелеными наглазниками карточного игрока умолял о пощаде.

Но я сказал:

— Не считая того, что это зрелище помешает нам вернуться обратно в Вену. А этого я хотел бы меньше всего.

Открыв глаза, я увидел над собой прекрасные бледные звезды; чахлые, отчаявшиеся ели пытались выкарабкаться из ущелья. И Зигги, выпрямившись, сидел рядом.

— А чего бы ты хотел больше всего, Графф? — взглянул он на меня.

— Ты когда-нибудь видел море? — спросил я.

— Только в кино.

— Ты видел «Отсюда к вечности»? — спросил я. — Это американский фильм с Деборой Керр и Бертом Ланкастером. Берт катал Дебору на серфинге.

— Так тебя интересует море, Графф?

— А разве мы до него не доберемся когда-нибудь? — спросил я. — Разобьем лагерь на берегу… где-нибудь в Италии.

— Я тоже видел этот фильм, — сказал Зигги. — Мне показалось, что у них были полные трусы песку.

— И все же я хочу взглянуть на море, — заявил я. — И еще порыбачить где-нибудь в горах.

— И покатать Дебору Керр на серфинге, Графф?

— А почему нет?

— И оттрахать целое стадо деревенских красоток, Графф?

— Ну, не целое…

— Но одну хорошенькую малышку, Графф? Одну, но такую, что заставит тебя забыть обо всем на свете, а?

— Вот это по мне, — признался я.

— Это точно по тебе, Графф, — сказал он. — Ты просто размечтавшийся романтик и недоумок.

— Ну а чего хочешь ты? — спросил я.

— Ты можешь пудрить себе мозги чем угодно, если хочешь, — заявил Зигги и снова улегся на спину, обхватив руками спальный мешок; в бледном свете ночных звезд его обнаженные руки казались не менее бледными. — Этот зоопарк никуда не денется, — вздохнул он.