Запах стоял резкий, и сначала она попыталась задержать дыхание, но от этого стало еще хуже. Пахло кострищем вперемешку со жженой жвачкой.

– Вам, пожалуй, стоит надеть вот это, – сказал пожарный и протянул ей респиратор.

Пару минут они молча смотрели на это опустошение. Потолок облупился и стал угольно-черного цвета, полки над посудомойкой полностью сгорели, а фарфор рухнул вниз и разбился вдребезги. На полу образовались грязные потеки от огнетушителя, воды и сажи.

– Хотите посмотреть и другие комнаты?

Да, она хотела. Бригадир проводил ее в спальню.

Значит, здесь на полу нашли Матса. Она все еще не понимала, что он делал дома в это время.

Заглянув в комнату, она увидела, что спальня меньше пострадала, пожар здесь не бушевал, но потолок и верхняя часть стен потемнели. Она сняла маску.

Пожарный показал на дверь и объяснил:

– Здесь было много дыма, потому что двери в детскую, гостиную и в коридор были закрыты. Так что дым мог проникнуть только сюда.

Она сделала несколько шагов в глубь комнаты. Пожарный остался в прихожей, разговаривал с кем-то по рации.

Она сразу поняла, что что-то здесь неправильно, не так, как обычно.

Покрывало было в саже и казалось из-за этого темно-синим вместо розового. Дверцы шкафов закрыты, можно надеяться, что с одеждой там внутри ничего не случилось. Или слишком наивно так думать? На тумбочке с ее стороны даже лежала книга Арне Даля, которую она читала вечером, с закладкой там, где она закончила.

Она поняла, что было не так. На столе у окна стоял открытый ноутбук. У Матса был стационарный компьютер на работе, это она точно знала. А этот ноут она раньше никогда не видела.

Она подошла к столу и провела по ноутбуку пальцами. Может быть, это кого-то из пожарных?

Нет, клавиатуру покрывала сажа, как тонкий слой серого снега. Он был здесь, когда загорелась кухня.

Матовый металл был шероховатым и холодным. Экран темный.

У нее появилось странное ощущение.

Она оглянулась, пожарника не было видно, его голос раздавался из прихожей.

Она нажала на «пробел», и на экране появилось изображение.

Ничего более дикого она никогда не видела.

Утром Линда волновалась, готовя свой обычный эспрессо, что, как и всегда, было заметно по ее движениям. Она рывком открыла кухонный шкаф, разорвала боковину картонной коробки с кофе и с громким хлопком вбила капсулу в кофеварку.

Никола не ночевал дома. Только отправил эсэмэску около восьми вечера, сообщив, что останется у друга.

Не самая подходящая обстановка, чтобы рассказывать о недавнем разговоре с Могге Викингом, несмотря на то, что Тедди только о нем и думал.

С Деяном он тоже не хотел это обсуждать. Тот, конечно, мог бы и помочь, но всему есть своя цена. И эту цену Тедди платить не хотел.

– Я тебя не обвиняю, Тедди. Он уже давно так себя ведет, – сказала Линда.

– Хочешь, я с ним поговорю?

Она продолжала жевать булочку, думая о чем-то другом. Потом ответила:

– Если уж он меня не слушает, то и тебя не будет.

– А когда это началось?

– Не помню. Это что, допрос?

Она допила последний глоток кофе и со стуком поставила чашку на стол.

После завтрака он немного прогулялся в ботинках Николы. Его старый костюм из Линдиной корзины не подходил для прогулки при нулевой температуре, так что он взял флисовку и ветровку у того же Николы. После обеда он собирался зайти к отцу.

На спортплощадке у школы ему встретился старик, выгуливавший собаку, и пара бегунов, не испугавшихся холода. Он не был здесь больше десяти лет. Седертелье, пригород Стокгольма, место, где он вырос. На этой площадке он сыграл столько футбольных матчей, что они все слились в одну бесконечную серию ударов. Единственное ясное воспоминание: Деян посреди одной игры в четвертой лиге головой таранит парня из другой команды.

Теперь тут еще одно поле. Тедди соскреб ногой немного снега, под ним оказался искусственный газон.

Никто из старых корешей здесь больше не живет. Семья Деяна переехала в девяносто пятом, Алекс немного позже. Интересно, как Николе здесь живется. Линда рассказывала, он бегло говорит на ассирийском[5].

Улица Хэгерстенсвэген – новый адрес Бояна. Тедди здесь раньше не бывал, хотя отец переехал с год назад. Отец его никогда прямо не приглашал, так что за время коротких тюремных отпусков Тедди ни разу не зашел.

Боян вообразил, что Седертелье уже не подходит для жизни. Хотя он и прожил здесь всю свою взрослую жизнь, да и его дочь и внук и до сих пор здесь жили.

– Jebiga. Я швед, – говорил он. – Если шведы уезжают из Сетелье, то я тоже так сделаю.

В этом крылась ирония, только коренные жители произносили «Седертелье» так, как Боян.

Над щелью для писем отец прикрепил табличку «Пожалуйста, не нужно никакой рекламы». Тедди не мог сдержать улыбку. Все пишут просто «не нужно рекламы». Но ведь отец всегда выражался предельно ясно. Если уж он не хотел рекламы, то не хотел совсем никакой.

Боян был одет в домашние штаны и синюю рубашку навыпуск. На ногах – носки без пятки и тапочки.

– Найдан, как дела?

Он наклонился и подтянул сползший носок.

– Холодно на улице?

– Не очень. Ты сегодня не выходил?

– Не хочу идти на улицу без нужды. В это время года дома обычно градусов пять-шесть.

Тедди снял мокрую куртку.

– Во-первых, сегодня плюс один, так что не так все страшно. Во-вторых, что ты имеешь в виду, когда говоришь «дома»?

– Белград, конечно.

– Ты здесь живешь уже почти сорок лет.

– Да, но дом-то остается домом.

– А разве не ты говорил, что уехал из Седертелье, потому что швед?

Боян улыбнулся.

– Ты это о чем? Конечно, я швед, но мой дом – в Белграде.

Они прошли в кухню.

Боян прихрамывал. И это отец, который всегда был как скала. Он пятилетнего Тедди научил держать спину ровно, голову высоко и никогда никому не уступать, а сейчас шаркал, как старый дед.

Тедди сел за стол, а Боян подошел к плите, чтобы приготовить свой кофе по-турецки.

– Сахару побольше или поменьше?