XVII съезде ВКП(б) в докладе председателя Совнаркома СССР Вячеслава Молотова: всего 22,1 миллиона тонн. Но ни тогда, ни после никто официально не признал, что план пятилетки по нефтедобыче не был выполнен даже наполовину. Об этом косвенно обмолвился в своей речи на съезде лишь нарком Григорий Орджоникидзе: «Вот грозненцы все время хвастали, что в два с половиной года выполнили пятилетку. Ну а после двух с половиной лет нам разве нефть не нужна? Нужна. А они сократили добычу нефти… Что касается Грозного, то надо сказать, что здесь до сих пор топчутся на месте и даже идут назад. Грозненцы — пока у них били фонтаны — готовы были рапортовать всему миру, а как фонтаны прекратились, оказалось, что они не умеют ни бурить, ни добывать. Так, товарищи, продолжать дело нельзя».

Один из реальных, не подтасованных итогов первой пятилетки был подведен ГУЛАГом. Восьмого января 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О привлечении к уголовной ответственности за предоставление неверных сведений о выполнении народнохозяйственных планов». К тому времени ОГПУ уже вело следствие по делу «О контрреволюционной вредительской, диверсионной и шпионской организации в нефтяной промышленности и системе Нефтеторга». По указанию партийных органов шел поиск «нефтяников-вредителей», коварно сорвавших планы первой пятилетки. К началу апреля 1932 года в Москве были арестованы 19 ответственных сотрудников Нефтяного сектора ГУП ВСНХ СССР. Среди них — руководители ключевых направлений: Густав Сороковер, начальник промысловой секции; Наум Нейман, начальник заводской секции; Александр Бондаревский, руководитель группы перспективного планирования; Иван Куприянов, заведующий товарной группой; Соломон Тверский, начальник транспортно-плановой секции.

Следствие длилось более года, и 16 марта 1933-го заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода направил Сталину докладную записку с приложением — показаниями арестованных нефтяников. Оказалось, бдительные чекисты выявили «вредительскую, диверсионную и шпионскую организацию в советской нефтяной промышленности», нанесшую «огромный вред осуществлению планов строительства социализма в стране». В записке ОГПУ отмечалось, что всего по этому делу арестованы в Грозном, Баку, Самаре и других городах 144 человека. Особо подчеркивалось, что в составе «вредителей» наряду с инженерно-техническими работниками были и квалифицированные рабочие: «Структура ликвидированной ныне к. р. организации нефтяной промышленности отличается от ранее вскрытых к. р. организаций (1930 г.) в том, что она имеет широко разветвленную “низовку”, состоящую из бывших кулаков и белогвардейцев, осуществлявших диверсионные акты по заданию инженеров — членов вредительской организации».

В конце сентября 1933 года коллегия ОГПУ вынесла решение по этому делу: 14 человек были приговорены к расстрелу. Учитывая «раскаяние осужденных», смертную казнь заменили 10-летним сроком лагерного заключения. Остальные подсудимые получили от пяти до восьми лет.

Через 24 года, 23 марта 1957-го, Военная коллегия Верховного суда СССР, изучив обстоятельства дела, отменила все решения коллегии ОГПУ от 29 сентября 1933 года «за отсутствием состава преступления».

Возможно, именно эта история позволяет понять, что именно стоит за двумя короткими строчками в мемуарах Байбакова: «Некоторые люди, с которыми я работал, оказались подлецами. Хотели приклеить мне клеймо — враг народа».

Ему не успели ничего инкриминировать, но примеры того, как ОГПУ выявляет «врагов народа», были у него перед глазами. За «вредительство» в одночасье сняли с работы и отдали под суд управляющего трестом «Лениннефть» А. И. Крылова. Та же участь постигла и многих других байбаковских начальников. На их место приходили новые люди, но и они быстро подпадали под подозрение при первых же неурядицах на производстве.

Ощущение опасности у Байбакова усилилось, когда на промысле, которым он заведовал, случились две аварии подряд: из-за негодности подъемного оборудования в скважины упали насосно-компрессорные трубы: «А если вдруг еще раз произойдет что-то на производстве? Лучше исчезнуть из поля зрения, уехать куда-нибудь, пусть забудут о тебе, и тучи сами собой рассеются, — так говорили мне мои друзья. Они посоветовали не брать очередной отсрочки от призыва в Красную Армию (ее давали специалистам, не прошедшим в институте военной подготовки, но работающим на руководящих должностях). <…> Чтобы избежать расследования этого грязного дела, я пошел служить в Красную Армию. Меня на Дальний Восток отправили».

Он прибыл на Дальний Восток и был зачислен в Особый 184-й артиллерийский полк. В 1935–1936 годах проходил там службу. «В те годы артиллерия базировалась на конной тяге. Как заправские конюхи, мы ухаживали за лошадьми, старательно чистили их скребницами, засыпали в кормушки сено и овес, купали в местной речонке, — вспоминал Байбаков. — На каждую пушку приходилось шесть лошадей. Лошади были терпеливые и доверчивые, и мы привязались к ним всем сердцем, отчего тяжелая наша служба — воинские учения, ночные дозоры, походы через тайгу в 30—40-градусные морозы — казалась нам легче».

На втором году службы Байбаков получил офицерское звание, и за ним закрепили строевого коня по кличке Каштанка: «Конь был высокий и стройный, и я, выучившись верховой езде, любил погарцевать на нем и, что греха таить, покрасоваться, ибо и конь мой, как я заметил, любил показать себя, как говорится, и видом, и ходом…» Фотография — бравый офицер на этом коне — потом долгие годы висела на стене в домашнем кабинете Байбакова.

О том, как ему служилось, Байбаков почти не оставил воспоминаний, кроме заведомых очевидностей: «Нам, бакинцам, прибывшим в Уссурийский край из теплых краев, приходилось нелегко. В сорокаградусные морозы мы осуществляли длительные переходы через сопки в тайгу, сталкивались с другими трудностями. Но все это помогло нам физически закалиться, выработать выносливость, выдержку…»

Армия спасла его от участи «вредителя». Возможно, еще и поэтому он вспоминал ее как один из лучших периодов своей жизни.

«Меня забрал Каганович»

В январе 1937 года Байбаков вернулся в Баку. И продолжил работу в нефтяной отрасли. Невероятна скорость, с которой 26-летний специалист, лишь недавно закончивший институт, продвигался по служебной лестнице. Инженер — заведующий промыслом — главный инженер треста «Лениннефть». Все назначения — в течение одного года.

Стремительность карьеры Байбакова (и не его одного), начавшейся в 1937-м, имела до ужаса понятное объяснение: ротацию кадров во всех эшелонах управления производил ГУЛАГ. «В короткий срок все руководители, управляющие, начальники, главные инженеры, главные геологи треста были арестованы и исчезли, — вспоминал главный геолог “Азнефти” А. Г. Алексин. — Причем, впоследствии одни посмертно реабилитированы, другие, значительно меньшая часть (может быть, единицы), отсидев в лагерях десять и более лет, были освобождены». Кого же ставили взамен? «Времени для выбора практически не было. Назначали людей, на которых нельзя было найти что-то предосудительное». Именно так начальником треста «Лениннефть» был назначен 29-летний Михаил Евсеенко, за год до того окончивший институт и пришедший на промысел