— Ради бога! — умоляла Фелисити.

— Уж это твое английское чистоплюйство! Кому и говорить правду, как не нам, старикам. — Тихие, спокойные люди оборачивались и смотрели на Джой. Ее обсыпанное пудрой, с ввалившимися глазами лицо выступало белым пятном из темноты салона, подбородок она положила на низ бокового окна, и я подумала, что это довольно опасно, вдруг стекло рванет вверх? Кого-то она мне напоминала, только вот кого? И вдруг сообразила: ну конечно, Бориса Карлоффа в “Мумии”. Старые люди часто теряют признаки пола.

— Лично я ничего не имею против них! — кричала она. — Но на их месте я бы не стала называть себя американскими аборигенами. Я была воспитана в представлении, что абориген — все равно что дикарь.

Мы с Фелисити поняли, что надо отказаться от осмотра городка, это единственный способ заставить ее замолчать, и вернулись в машину. Джой победно улыбнулась.

Мы заглянули в два пансиона, но они были построены вокруг площадок для игры в гольф. Те, кто там жил, казалось, только что сошли с рекламных плакатов: крепкие, выхоленные, с мудрыми благожелательными улыбками, волосы, если они еще остались, причесаны с гелем — кстати, волосы тут у многих, и у мужчин и у женщин, были просто роскошные, хотя не обязательно свои. На мужчинах были яркие тенниски, на женщинах — юбки, водолазки и жилеты. Рядом с ними Фелисити почувствовала себя хилой и немощной. Потом мы по ошибке заехали в дом престарелых, где старики сидели все вместе, со своими ходунками, спиной к стене, и с ненавистью глядели на всех, кто осмеливался к ним войти. Здесь царила такая тихая, безнадежная тоска, что я словно бы перенеслась в родную Англию. Легкие наполнил запах дешевого освежителя воздуха. Фелисити была потрясена. Джой отказалась войти в комнату, которую нам с такой гордостью показали.

— Да я скорее умру! — надрывалась она. — Почему они просто не покончат с собой?!

Если сидящие в комнате и слышали ее, то виду не подали. Руководство слышало, и нас поспешно выпроводили из заведения, однако успели всучить свой прейскурант.

Я сдалась. Все это совершенно не годилось для полета моей бабушки в будущее. Я сказала Фелисити, что если она хочет вернуться в Лондон, я сделаю для нее все, что в моих силах: найду жилье поблизости от меня, даже вместе со мной. Объявила, что готова переехать и жить на первом этаже, в одноэтажном доме, вообще без лестниц, как и положено людям старше шестидесяти. Я говорила спокойно, мое внутреннее сопротивление, минуя сознание, спустилось в живот и дало о себе знать довольно сильной болью: возможно, начался приступ аппендицита.

— Она сведет вас с ума! — закричала Джой. — Вы пожалеете.

Фелисити решительно возразила, что не хочет возвращаться в Лондон, даже если будет жить недалеко от меня. (Боль сразу отпустила.) Я слишком занята работой, у меня своя собственная жизнь. Мы почти не будем видеться, и от этого она будет чувствовать себя еще более одинокой, а я по той же причине буду еще больше мучиться сознанием вины. И потом, она привыкла к Соединенным Штатам.

Англичане живут слишком скученно, слишком оторванно от своей истории, молодым нет дела до стариков, ирландские террористы всюду разбрасывают бомбы, водопровод ужасный, в таком возрасте новых друзей не заведешь. И конечно мы не можем жить вместе. Джой права, или я убью ее, или она меня. Я не стала спорить. Мы возвращались домой в унылом молчании.

— Надо проявить терпение, — сказала Джой, смягчившись. — Не продавай дом клиенту Ванессы. Человек, который хочет въехать в дом не позже, чем через месяц, будет плохим соседом. Ты должна хоть немного подумать и о нас.

Она села за руль, и “мерседес” лихо запрыгал; когда я его вела, мне бы и в голову не пришло, что он на такое способен. Автомобилю было не больше года, и подвеска его вобрала все последние технические достижения, чтобы обеспечить плавность хода. Как Джой удавались эти курбеты, не представляю.

Когда мы вернулись в тихий мир “Пассмура”, мы нашли в почтовом ящике положенную туда брошюру. Ее прислало учреждение, называвшееся “Комплекс “Золотая чаша”. Активное творческое долголетие”. Фелисити пролистала брошюру за тарелкой подрумяненных в тостере бубликов с корицей, которые она намазала сырной пастой.

— Эта самая “Золотая чаша”, — произнесла Фелисити. — По-моему, не так уж плохо. Там у них живет один нобелевский лауреат, есть доктор философии. Представляешь — иметь возможность поговорить с кем-то, кроме Джой. И надо же случиться такому удачному совпадению, ведь ее прислали именно сегодня!

Совпадение оказалось бы еще более удачным, если бы брошюру принесли не во второй половине дня, а утром, чтобы мы могли заглянуть к ним, когда разъезжали по окрестностям, но я промолчала. Плата в “Золотой чаше” была в два раза выше, чем во всех других учреждениях, где мы сегодня побывали, и с каждым годом пребывания возрастала на десять процентов. И если подсчитать, оказывалось, что через десять лет вы будете платить двойную сумму. Но к тому времени мисс Фелисити будет около девяноста пяти. Может быть, не такая уж и невыгодная сделка. Что-то вроде азартной игры: неизвестно, кто в конечном итоге выиграет, а кто проиграет.

Я надеялась, заведение заинтересовало ее не потому, что оно самое дорогое. Выросшая в нужде, Фелисити сейчас по-детски верила во всемогущество денег, она была убеждена, что чем дороже вы заплатите, тем более ценную вещь приобретете. В карте вин она всегда выбирала самое дорогое вино. Заказывала черную икру не потому, что любила ее, а из-за цены.

Как рассказывалось в брошюре, “Золотая чаша” ставит во главу угла здоровую психику своих подопечных. Друзьям по чаше (брр! ну да ладно) создают все условия для максимально полной, насыщенной жизни. Возраст ни в коем случае не должен препятствовать самопознанию и активной интеллектуальной деятельности. Друзьям по чаше не предлагают утешения, которое может дать религия, для людей высокообразованных это просто неприемлемо, здесь профессионально подготовленный персонал тактично и деликатно помогает им освоиться в системе юнгианских архетипов, что приносит облегчение и наполняет радостью завершающие годы жизни. Если читать между строк, руководство “Золотой чаши” не морочит никому голову чепухой вроде реинкарнации, а говорит, что смерть есть смерть и ничего тут не поделаешь. Оно ставит целью добиться примирения с тем, что произошло в прошлом, потому что в будущем вряд ли что-нибудь произойдет. И оно не боится произносить слово “смерть”, в отличие от всех остальных.

Все это казалось убедительным, и мы с Фелисити соблазнились. Почему я не восстала со всей решимостью против пансиона для пожилых людей, обитателей которого называют друзьями по чаше, почему не сообразила, что связь с Экклезиастом, которую я здесь почувствовала, близка к нулю? В брошюре Экклезиаст не упоминался.

И помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: “нет мне удовольствия в них!” Доколе не померкли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем[2].