– Я должна вам это отдать, – сказала она, положив несчастный клочок бумаги на край прилавка, рядом с рукой женщины, и развернулась.

Снова оказавшись на своём рабочем месте, Терез обратилась лицом к коробкам с товаром и стала задумчиво их двигать взад-вперёд, как будто что-то ища. Она ждала, когда женщина закончит у прилавка напротив и уйдёт. Её сознание отсчитывало мгновения, уходящие, как безвозвратное время, безвозвратное счастье, потому что в те самые последние секунды она ещё могла обернуться и увидеть лицо, которого не увидит больше никогда. Также до её сознания доносились – сейчас смутно и вызывая другого рода ужас – прежние, нестихающие голоса покупателей у прилавка, просящие о помощи, взывающие к ней; и негромкое, гудящее «р-р-р-р-р» маленького поезда; всё это собиралось грозой, и подступало, и готово было разлучить её с женщиной.

Но когда она наконец обернулась, она снова взглянула прямо в серые глаза. Женщина шла к ней, и как будто время повернулось вспять, она снова прислонилась к прилавку, жестом указала на куклу и попросила её показать.

Терез достала куклу и с грохотом уронила её на стеклянный прилавок. Женщина бросила на Терез короткий взгляд.

– Эту, похоже, не сломаешь, – сказала она.

Терез улыбнулась.

– Да, возьму её тоже, – проговорила женщина тихим медленным голосом, и облако тишины окутало их посреди окружающего гомона и суматохи. Она снова продиктовала своё имя и адрес, и Терез записала их, медленно считывая с её губ, как будто и так уже не помнила наизусть.

– Оно в самом деле придёт до Рождества?

– Самое позднее – в понедельник. Это два дня до Рождества.

– Хорошо. Я не хочу вас нервировать.

Терез затянула узел на тесёмке, которой обвила коробку с куклой, а он взял и таинственным образом развязался.

– Нет, – сказала она.

В смущении столь глубоком, что было уже не оправдаться, она завязала узел под взглядом женщины.

– Дрянная работа, да?

– Да. – Терез нацепила сложенные вдвое квитанции наложенного платежа на белую тесёмку и сколола их булавкой.

– Так вы уж простите, что я тут жалуюсь.

Терез бросила на неё быстрый взгляд, и к ней вернулось ощущение, что она её откуда-то знает, что женщина вот-вот откроется ей, и они вместе рассмеются и всё поймут.

– Вы не жалуетесь. Но я знаю, что оно придёт.

Терез посмотрела через проход, туда, где женщина стояла раньше, и увидела крошечный зелёный листок, по-прежнему лежащий на прилавке.

– Вам правда следует сохранить эту квитанцию.

Теперь, когда женщина улыбнулась, её глаза изменились – они засияли серым, бесцветным огнём, который Терез почти узнала, почти идентифицировала.

– Я получала посылки и без них. Я их вечно теряю. – Она склонилась, чтобы подписать вторую квитанцию.

Терез смотрела, как она уходит, шагом таким же медленным, каким пришла; проходя мимо другого прилавка, она взглянула на него, раза два или три шлёпнула чёрными перчатками о ладонь. Потом исчезла в лифте.

И Терез повернулась к следующему покупателю. Она работала с неутомимым терпением, но хвостики у цифр на товарных чеках выходили бледными там, где карандаш вдруг судорожно дёргался в руке. Она пошла в кабинет к мистеру Логану, где, как ей показалось, провела несколько часов, но когда посмотрела на циферблат, увидела, что прошло всего пятнадцать минут, и теперь пора было мыть руки и идти на обед. Она стояла, застыв, перед вращающимся полотенцем, вытирала руки и чувствовала себя не привязанной ни к чему и ни к кому, изолированной. Мистер Логан спросил, не желает ли она остаться работать после Рождества. Он мог бы предложить ей место внизу, в отделе косметики. Терез ответила нет.

В середине дня она спустилась на первый этаж и купила открытку в отделе поздравительных открыток. Открытка не отличалась ничем особенно интересным, но по крайней мере она была непретенциозной, просто синее с золотым. Терез стояла с занесённой над открыткой ручкой и думала, что бы написать: «Вы великолепны» или даже «Я люблю Вас», но в конце концов быстро черкнула убийственно сухое и безличное: «Особый привет из "Франкенберга"». Вместо подписи она поставила свой рабочий номер, 645-А. Потом спустилась в почтовое отделение в подвале, помедлила перед ящиком для писем, внезапно охваченная робостью при виде собственной руки с наполовину опущенным в щель письмом. Да что может произойти? Так или иначе, через несколько дней она покинет магазин. А миссис Х. Ф. Эрд, ей-то что? Светлые брови, возможно, чуть приподнимутся, она мельком глянет на открытку, потом забудет о ней. Терез бросила конверт в щель.

По дороге домой ей в голову пришла идея декорации – интерьер дома, больше уходящий вглубь, чем в ширину, с неким завихрением по центру, от которого в обе стороны расходятся комнаты. Она хотела в тот же вечер начать работу над картонным макетом, но в результате сделала лишь подробный эскиз в карандаше. Ей захотелось с кем-нибудь повидаться. Не с Ричардом, не с Джеком и не с Элис Келли с первого этажа. Может быть, со Стеллой, Стеллой Овертон – художником-декоратором, с которой она познакомилась в первые свои недели в Нью-Йорке. Терез вдруг поняла, что не видела Стеллу с той самой коктейльной вечеринки, которую устроила перед выездом из прежней квартиры. Стелла была в числе тех, кто не знал, где она теперь живёт. Терез уже направилась было к телефону в холле, как вдруг услышала быстрые отрывистые звонки в свою дверь – это значило, что кто-то ждёт её на телефоне.

– Спасибо, – крикнула она сверху миссис Осборн.

Это был Ричард – он всегда звонил часов в девять. Ричард хотел знать, не желает ли она завтра вечером сходить в кино. Это был фильм в «Саттоне», который они до сих пор не посмотрели. Терез ответила, что у неё ничего не намечено, но она хочет закончить наволочку. Элис Келли разрешила ей зайти завтра вечером и воспользоваться швейной машинкой. А кроме того, ей нужно вымыть голову.

– Вымой её сегодня, а завтра вечером давай встретимся, – сказал Ричард.

– Сейчас уже поздно. Я не могу спать с мокрой головой.

– Я тебе завтра вечером её вымою. Без ванны, парой вёдер воды обойдёмся.

Она улыбнулась.

– Думаю, лучше не надо. – Однажды, когда Ричард мыл ей голову, она свалилась в ванну. Ричард имитировал сливное отверстие, с бульканьем и хрюканьем, и она так сильно смеялась, что поскользнулась и упала.

– Хорошо, а как насчёт той художественной выставки в субботу? Она открывается после обеда.

– Но в субботу я работаю до девяти. Раньше половины десятого выбраться не смогу.

– Ага… Ну что ж, тогда я останусь в училище, и мы встретимся на углу часов в полдесятого. Сорок четвёртая и Пятая. Идёт?

– Идёт.

– Какие-нибудь новости?

– Нет. У тебя?

– Нет. Завтра иду узнавать о бронировании билетов на корабль. Звякну тебе вечером.