– Она это любит, – ответил Ричард. – Ну так как насчёт завтра? Хочешь прийти часов в двенадцать?

– Нет, вряд ли в это воскресенье. Они ведь ничего грандиозного не запланировали, а?

– Нет, – Ричард был разочарован. – Ты просто хочешь завтра поработать или что?

– Да. Надо бы. – Она не хотела, чтобы Ричард знал о Кэрол, равно как и вообще с ней когда-либо познакомился.

– И даже проехаться никуда не хочешь?

– Думаю, нет. Спасибо. – Сейчас Терез не нравилось, что он держит её за руку. Его ладонь была влажной и из-за этого холодной, как ледышка.

– Точно не передумаешь?

Терез помотала головой.

– Нет. – Она могла бы как-то всё смягчить, придумать какую-нибудь отговорку, но ей и лгать о завтрашнем дне тоже не хотелось – сверх того, что она уже солгала. Ричард вздохнул, и некоторое время они шли молча.

– Мама хочет сшить тебе белое платье с кружевной каймой. Она с ума сходит оттого, что в семье нет девушек, кроме Эстер.

Эстер была женой его двоюродного брата, и Терез видела её всего один-два раза.

– Как Эстер?

– Всё так же.

Терез высвободила пальцы из ладони Ричарда. Внезапно она почувствовала голод.

Час, отведённый на ужин, она провела за написанием чего-то вроде письма Кэрол, которое не отослала, да и не думала отсылать. На Третьей авеню они заскочили в автобус, идущий в верхний город, а потом прошлись пешком на восток, к дому Терез. Она не хотела приглашать Ричарда наверх, но всё равно это сделала.

– Нет, спасибо, я потопаю, – ответил Ричард. Он поставил ногу на нижнюю ступеньку. – У тебя сегодня чудное настроение. Ты где-то совсем далеко.

– Нет, – сказала она, чувствуя собственное косноязычие и негодуя на него.

– Да. Я это вижу. В конце концов, разве ты…

– Что? – нетерпеливо произнесла она.

– Мы ведь никуда особенно не продвигаемся, правда? – сказал Ричард, вдруг посерьёзнев. – Если ты даже не хочешь проводить со мной воскресенья, как мы будем вместе несколько месяцев в Европе?

– Что ж… Если ты хочешь всё отменить, Ричард…

– Терри, я люблю тебя. – В крайнем раздражении он провёл ладонью по волосам. – Разумеется, я не хочу всё отменять, но… – Он снова прервал себя на полуслове.

Она знала, что он собирался сказать – что не получает от неё практически ничего в смысле проявлений любви, но он не стал этого говорить, поскольку прекрасно знал, что она в него не влюблена, так с чего бы в самом деле ему ждать проявлений? Вместе с тем, из-за одного простого факта, что она не была в него влюблена, Терез чувствовала себя виноватой, виноватой в том, что принимает от него что бы то ни было – подарок ко дню рождения, приглашение на ужин с родными, даже его время. Терез крепко сдавила каменные перила кончиками пальцев.

– Хорошо, я знаю. Я в тебя не влюблена, – сказала она.

– Я не это имел в виду, Терри.

– Если ты хочешь вообще всё прекратить – я имею в виду перестать со мной встречаться, – так перестань. – И это тоже она не впервые ему говорила.

– Терри, ты знаешь, что я лучше буду с тобой, чем с кем-либо ещё в мире. В этом-то вся чертовщина.

– Ну, если это чертовщина…

– Ты хоть сколько-нибудь меня любишь, Терри? Как ты меня любишь?

«Позволь мне перечесть[5]», – подумала она.

– Я не люблю тебя, но ты мне нравишься. Я сегодня почувствовала, пару минут назад, – сказала она, твёрдо и отчётливо произнося слова, не заботясь о том, как они прозвучат, потому что она говорила правду, – что чувствую к тебе такую близость, как никогда прежде, на самом деле.

Ричард посмотрел на неё с некоторым недоверием.

– Да?

Медленно, с улыбкой он начал подниматься по ступенькам и остановился чуть ниже её.

– Тогда… может быть, разрешишь мне остаться сегодня у тебя, Терри? Давай просто попробуем, а?

С первого же его шага к ней она знала, что он об этом попросит. Теперь она чувствовала себя несчастной, и ей было стыдно, и жалко себя и его, потому что это было настолько невозможно и так досадно и неловко, потому что она этого не хотела. Всегда оставался этот громадный барьер её нежелания даже попытаться, что сводило всё к некоему жалкому конфузу и ничему больше, всякий раз, когда он её просил. Она вспомнила первую ночь, в которую позволила ему остаться, и её снова внутренне передёрнуло. Это было что угодно, но не удовольствие, и она спросила его прямо посреди всего: «Так правильно?» Как это может быть правильно и при этом настолько неприятно, подумала она. И Ричард расхохотался, и смеялся долго, и громко, и так от души, что она рассердилась. А второй раз оказался ещё хуже – вероятно, оттого, что Ричард решил, будто все сложности уже позади. Ей было так больно, что она заплакала, и Ричард сокрушённо извинялся и говорил, что теперь чувствует себя бездушной скотиной. И тогда она запротестовала и уверила его, что это не так. Она прекрасно знала, что это не так, и что он ведёт себя ангельски в сравнении с тем, например, как мог бы себя повести Анджело Росси, переспи она с ним в ту ночь, когда он стоял здесь, на этих же ступеньках, и задавал тот же вопрос.

– Терри, дорогая…

– Нет, – сказала Терез, наконец обретя дар речи. – Не могу я сегодня. И поехать с тобой в Европу тоже не могу, – закончила она с покорной и безнадёжной прямотой.

Ричард от изумления раскрыл рот. Терез не могла вынести его хмурого взгляда.

– Почему?

– Потому. Потому что не могу, – сказала она, с мукой выговаривая каждое слово. – Потому что я не хочу с тобой спать.

– О, Терри! – рассмеялся Ричард. – Прости, что я спросил. Забудь об этом, лапочка, хорошо? И в Европе тоже?

Терез отвела взгляд, снова заметила Орион, теперь уже под чуть иным углом, и опять посмотрела на Ричарда. «Но я не могу забыть, – подумала она. – Мне приходится время от времени об этом думать, потому что об этом думаешь ты». Ей казалось, что она произнесла эти слова вслух, и что они повисли в воздухе между ними, материальные, словно вырубленные из дерева, хотя она ничего не услышала. Она раньше уже говорила ему эти слова, у себя в комнате наверху и один раз в Проспект-парке, запуская воздушного змея. Но он не хотел принимать их в расчёт, и что ей теперь было делать, снова их повторять?

– Хочешь всё равно подняться ненадолго? – спросила она, мучая саму себя, мучимая стыдом, которого она и объяснить-то толком не могла.

– Нет, – сказал Ричард, тихо усмехнувшись, и ей стало ещё стыднее от снисходительности и понимания, которые были в этой усмешке. – Нет, я пойду. Спокойной ночи, лапочка. Я люблю тебя, Терри.