Это Осипова слова — про что враг не пройдет. Осипов сказал, когда объяснял про солдата на входе, про которого я спросила, чтоб показать себя.

Конечно, я спросила про врага и про куда врагу надо.

А Осипов мне сказал:

— У нас тут, Мария, режимный объект. Вход рубль, выход — два. Военные и тому подобное. А есть еще такие люди, кто захочет навредить, попробовать выведать пусть не тайну, а хоть мелочь, чтоб зацепиться и вредить дальше. Вот они — враги. И мы все должны стать на их пути. Понимаешь?

Конечно, я ответила, что все-все понимаю, что буду стараться-стараться.

В отделе кадров прямо все-все, получается, две женщины, встали, когда Осипов вошел, и я тоже.

Осипов шепотом сказал слова одной женщине. Одна женщина пошла и привела одного мужчину в форме.

Осипов выпустил меня вперед себя и сказал мужчине и женщинам тоже, что просит товарищей оформить Федоско Марию на место подавальщицы в буфет под его поруку, что меня проверят своим чередом.

Осипов сказал одному мужчине:

— Ты как, Петр Леонидыч, не против поддержать сироту? У нее каждый день копеечку просит.

Один мужчина сказал, что пойдет на такое.

В ту же секундочку меня начали оформлять. Для самого-самого начала мне сказали, чтоб я в госпитале взяла справку у врачей про мое хорошее здоровье для работы среди продуктов и людей. Я всех-всех заверила, что здоровье у меня хорошее.

Меня записали на должность подавальщицы и сказали, что все. Тогда Осипов пожал мне руку и попросил одну женщину, чтоб женщина меня отвела в буфет.

По правде, я в таком дворце раньше не была. Лестницы снизу и наверху, дорожки расстеленные, двери на все-все стороны — высоченные, под самые потолки, а на потолках повешенные люстры, даже на стенках люстры тоже, хоть и маленькие против которые на потолках. А стенки были покрашенные на два цвета. От пола до середины роста покрасилось в зеленое, а потом покрасилось в белое, не белое-белое, а с подмесом. И окон было много-много, на окнах были навешаны занавески, тонкие, собранные в складку, чтоб красиво. Между окнами сделали вроде выямки и обкрасили золотым. В самих выямках наставили деревянные вроде чугуны с растениями и цветами вплоть до роз. Конечно, я подумала, сколько ж надо ведер, чтоб полить все-все.

А в одном расстоянии между окнами, выше выямки навесили картину. Я нанизу скоренько-скоренько словила буквы. Там было про Николая Щорса и Гражданскую. А на картине показали, как воевали с петлюровцами в Чернигове на мосту. Кровь с всех течет, все стреляют и шаблями рубят-рубят. Щорс уже весь-весь в бинте. У Щорса и голова, и рука в бинте тоже. А Щорс сидит себе на коне, держится, не дает показа перед лицом врага про свою боль, а может, и смерть.

Щорс мне всегда нравился по красоте. У нас в школе висел портрет Щорса как героя революции на Украине.

Да.

На картине нарисовали и людей тоже, не солдатов, а так. Особенно мне понравилась одна женщина, как женщина смотрела на Щорса. Сама чернявенькая, глаза большие, как у меня тоже, на косах, какие плетут, чтоб только быстрей с хаты, — хустка, сама по себе уже спа́дывает. А женщине и ничего. Женщина — раз! — и уже влюбилась в Щорса. А Щорс не знает про такую любовь. Щорс сидит, героится для всех-всех, и для женщины, получается, тоже. А женщина б кинулась к Щорсу, с коня свела, в хату свою привела

У меня есть такое. Допустим, мне когда увидится, я — раз! — возьму и запрячу в свою голову. Когда оно уже в голове, можно ж придумывать про которое увиделось и то, и другое.

Да.

Мы с женщиной пошли по лестнице наниз. Женщина мне сказала, что там будет полуподвал.

У нас в классе были такие, кто жил в полуподвале. Конечно, если кто живет в полуподвале, людям получается обидно. А в Доме офицеров это, считай, первый этаж. Когда мы с женшиной пришли в полуподвал, мне понравилось.

С самой секундочки, как устроилась, я себе решила, что все-все люди, которые работали у нас в Доме офицеров, стали моя семья.

Потом я подумала, что и дома ж не бывает, чтоб все были твоя семья. И дома встречаются такие, которые тебя б с по́трохом скушали. Моя мама Тамара меня б скушала? Скушала б.

Да.

Про буфет у офицеров я скажу, что это не лозовая с дыркой для раздачи всего на свете хоть кому. Пускай и полуподвал — а все тут устроено! И окна наполовину, а большие, и столы с скатертями, на них поставленные соль и перец тоже. У нас у мамы Тамары и на лозовой тоже перец не был, потому что это ж баловство. Человеку перец не нужен. Соль — да. Без соли человеку никуда.

Конечно, я раньше ресторан совсем-совсем не знала, а мне в моей голове понялось, что в Доме офицеров сделалось даже лучше, хоть и буфет. Обязательно лучше! Тем более я подумала про ресторан на вокзале, что там для проезжающих, а для таких хорошо стараться никто и не захочет. А тут не для проезжающих, а для советских офицеров.

Да.

Потом я еще расскажу про буфет. В эту секундочку главней доведу про Осипова.

Осипов полностью был Александр Иванович, по званию майор.

Я подумала, что Александр Иванович не молодой, а и не старый тоже. Лет, может, сорок. Такой возраст у мужчин я отличаю. Если, допустим, больше, так я считаю, что это уже старый. А Осипов мне увиделся как не старый.

Конечно, Осипов получился контуженный, а как для военного офицера такое было и у других тоже. Я сама видела, что на базаре за рядами собирались сильные инвалиды — у кого без ног, у кого без другого. Были и такие, кто без всего — опе́цьки, одно ту́лово. Страх!

Лицо у Александра Ивановича было красивое — круглое, и глаза круглые, синие, и брови круглые тоже — на весь глаз. Голос тоже вроде круглый — ровный, без крика и сбива. Рассказывает и рассказывает. А волос у Александра Ивановича как солома и на цвет, и на вид. Чуб у Александра Ивановича падает наперед и падает, падает и падает. Рост у Александра Ивановича высокий. Я свою голову поднимала, чтоб получиться в глазах Александра Ивановича. А мой рост тоже высокий, конечно, как для женщины-девушки. Я ж уже говорила.

Я когда Осипова встретила, я подумала, что у меня на лозовой в голове перевернулось неправильно-неправильно. Мурзенко ж был Петрович, так я потому и сбилась. Осипов был не Петрович, а Столяров по правде. Конечно, у меня народилась мечта к Александру Ивановичу.

А па́хнул Александр Иванович красивым мылом, как Наташа тоже.

У Александра Ивановича еще был одеколон. У Мурзенки одеколона не было.

Да.

У Мурзенки было, что Мурзенко сильно па́хнул водкой и селедкой тоже. Мне было обидно, хоть Мурзенко пахнул не каждый день. Допустим, что водка. Пускай. А про селедку, так можно ж закусывать хлебом с колбасой. Салом можно. Некоторые закусывают луком. По правде, тогда пахнет тоже. Некоторые все-все кусают с целого, и селедку. У Мурзенки и руки тоже пахнули селедкой, так я потому про что закусывают с целого. А можно ж все-все красиво порезать и — раз! — положить на тарелке.