на «ты»? С тобой!.. Молодой, нет? – уточняю я, не сразу уловив значение ситуации. И догадываясь, раскрываю рот. Гнев затмил все!

– Подожди… Он хотел только узнать, почему к хирургу дали направление, надо сначала к онкологу, – объясняет жена, придерживая меня за руку и спешно осмысливая последствия своего откровения. Хватаюсь за ручку двери в кабинет. Интересно, что за человек в поликлинике вот так запросто, без обиняков, может объявить на жаргоне жуликов о вынесенном смертельном приговоре человеку, дышащему еще надеждой – уважаемой женщине? Врываюсь, а там, другая уже пациентка, на стуле сидит, сложив руки на ногах, жалуется на что-то. За столом, облокотившись, смотрит на нее приличный, с виду мужик. Молодой, правда.

– Вы отдаете себе отчет, что сейчас сказали моей жене?

– Мужчина, выйдите. Не видите, у меня прием? – произнес тот дежурную фразу.

Больших усилий потребовалось мне, чтобы не заехать ему в… То место, где полагается быть голове. Профессия хирурга почетная, может быть, поэтому многие хирурги-мужчины относят себя к привилегированной касте медиков. Бравируют иногда. Так неуклюже, как лесоруб с зонтиком.

Сходили к онкологу. Та снова отправила к хирургу. Через день жену все же положили в больницу. По телефону она попросила привезти ей красный халат из шифоньера, да туалетные принадлежности. На следующий день вечером привез. Достаю из пакета.

– Что это такое? – Вера даже не притронулась. Указывает вывернутой ладонью на сверток.

– Я тебя, что просила привезти? Красный халат. А ты что привез?

– Чем этот-то халат не по тебе?

– Я же тебе русским языком сказала: «на второй полочке!»

– Я со второй полочки и взял. Откуда я знаю, где у тебя там вторая полочка, снизу или сверху? – Вера выхватывает из моих рук привезенную ей вещь, разворачивает.

– Как в этом можно ходить здесь? Думаешь своей головой? – смотрю, правда, халат зимний – до пяток. Тяжелый. Вспоминаю, что в той больнице лежала в легком, но тоже красном халате.

– Вера, ну подожди, не суетись. Сейчас привезу тот, – Вера откинула раздраженно халат на подоконник. Я засунул его в пакет. Облокотился на подоконник рядом с ней.

– Как здесь кормят?

– Не спрашивай, – и замолчала. Видя, что ей не до расспросов, я уехал, расстроившись. Через час вернулся. Дожидаюсь жену у входа, когда вернется с каких-то процедур.

Странное это было отделение. Пространный солнечный холл с высокими потолками, с двумя крыльями коридоров. Обшарпанные стены. Высокие деревянные рамы, створки которых не открывались уже много лет, а стыки, словно понарошку, были залеплены закрашенным скотчем. Старой постройки шестиэтажное здание, похоже, ремонтировалось урывками, так как финансирование текло через карманы. Хирургическое отделение здесь даже косметику давно уже не видывало.

Контингент больных в отделении был, как бы это помягче выразиться, невзрачный. Меня поразил один эпизод. В холле, служившем столовой, общаются между собой за обеденными столами молодые люди в белых халатах – практиканты. Девушки в основном. В боковых коридорах некоторые палаты раскрыты. Оттуда появляются иногда по какой-нибудь надобности немощные старушки в халатах. Пожилые мужчины беседуют на изношенных креслах у окон. Смотрю, из коридора справа вышагивает крепкий невысокий мужик. В тапках, в шортах, в пестрой рубахе нараспашку. На груди поредевшие заросли. На голове – тугая лысина. Нос смотрит в потолок, а глаза – безучастно вдаль. Шлепает демонстративно, раскорячив ноги. Студенты на него не обращают внимания. Туда продефилировал, обратно. Скрылся где-то, потом снова объявился. Ходит туда-сюда, как оглашенный.

Вера появилась. Спрашиваю:

– Что за петух?

– Кастрат, говорят. Достал всех своим пижонством!

– Может тебя увезти в другую больницу? Сейчас можно хоть куда ложиться.

– Да ладно, потерплю. Еще немного. Завтра операцию сделают.

– Живот болит?

– Живот не болит, вот тут больно, – Вера показала на правый бок.

– Ну а чего они здесь тянут-то?

– Анализы. То, да се… – и отвернулась. – Слов нет!

Позже узнал, что хирургическая манипуляция «лапароцентез» делается за тридцать минут. Прокалывают полость живота. По трубке жидкость сливается в емкость, заклеивают ранку лейкопластырем. И человек уходит домой. Вера находилась в местной больнице неделю. Больная мучилась, а ее вроде бы обследовали. Потом три дня скачивали жидкость. Этапами, якобы так положено. Вернувшись домой, Вера заявила.

– Под расстрелом больше туда не пойду, – что сделаешь, когда терпеливая женщина нахваталась «ярких» впечатлений и так высказывается?

Живот к нашей радости опал. Вере полегчало. Она ожила и даже как будто повеселела. Вспомнив как-то покойного Леню, я сказал:

– Мне кажется, если бы я сидел с Леней день и ночь, он бы еще жил.

– Вытащил бы?

– Знаешь, Вера, наверняка не вытащил бы. Леня очень запустил. А ты-то обследовалась в позапрошлом году. Ничего ведь не было? Правда?

– Да. Ничего не было, – и добавила, помолчав, решительно:

– Завод меня угробил.

Завод, где Вера работала уже много лет бухгалтером, прибрали москвичи. Авторитет и уважение, заработанные женой за годы безупречной работы, – все пошло насмарку. Молодые руководители не церемонились. Обращались с людьми, как строители со старым шифером. Сломается – туда и дорога. Существующая бухгалтерская программа не вписывалась в рамки современных требований. Приказали срочно установить другую. На перепутье бухгалтера вынужденно работали «вручную».

Приезжие парни бездумно напрягали персонал без меры, не понимая, что повернуть многотысячный коллектив, не речку вброд перейти. Умер сисадмин, молодой парень, программист от бога: сердце надорвалось. Завод делили и переделывали на заводики, приспосабливаясь к налоговой чехарде страны. Расчетный отдел бухгалтерии, где Веру заводчане воспринимали как олицетворение добропорядочности, стремниной перемен занесло на бурные перекаты махинаций с двойной зарплатой. Время наступило такое. Страну будто сглазили.

Большинство специалистов с завода разбежались. Я предлагал Вере тоже уйти с завода.

– Смотри, – показываю ей объявление, – фирма небольшая, зарплата намного больше. Зато без зуботычин. Попробуй, Вера, сходи, поговори, если что не пойдет, все равно тебя возьмут назад, ты же опытный специалист.

– Ты тоже специалистом себя считаешь, а что толку? Работал бы на «постоянке», так не мыкался бы таксистом, – Вера держалась за завод, как за скалу, в половодье мутного времени. А я почему-то всю жизнь искал, где глубже, плавал невесть куда.

Распад советской эпохи точь-в-точь совпал с расцветом нашего поколения. Призывные сирены завыли мелодию о собственном бизнесе. Завораживающие звуки! Я не устоял. С большими потугами удалось зарегистрировать строительное предприятие.

Первым заказчиком была продуктовая фабрика, директор которой Григорий Антонович Холодов затеял построить новый цех. Загодя приобрел итальянское оборудование. Мы, в качестве подрядчиков, помогали ему в строительстве. Вера работала тогда со мной главным бухгалтером.

Частная собственность находилась в утробном состоянии. Многое переделывалось. В подрядах недостатка у нас не было. Предприятие налаживалось обнадеживающе. Однако в последствие про бизнес