можно не сомневаться – двух женщин с розовым каяком засекли все.

Наконец Руби зашлепала по доскам, и я услышала, как на коренья и камни с плеском накатывается вода.

Мы привыкли, что на краю озера Холлоу всегда дует легкий ветерок и от воды веет холодом. По крайней мере, при движении воздуха впечатление именно такое. Иногда я прихожу сюда по утрам, стою и смотрю на водную ширь, будто жду какого-то чуда. Чуда, с которым можно посоперничать, побороться, как лодка борется с течением. Вспомнить кайф от плавания в океане, когда надо кричать, чтобы тебя услышали, когда ловишь лицом холодные брызги, когда тебя жалят порывы ветра – и надо двигаться, действовать.

Но летом озеро мелеет, на береговой линии из-за жары обнажаются корни деревьев. По глади озера изредка пробегает беспокойная рябь. И воцаряется тишина.

Пока мы опускаем каяк на землю, Руби оценивает территорию, будто с трудом оживляет в памяти какие-то воспоминания.

– Озеро высыхает, – говорю я. – Дождя не было целый месяц.

Она сбросила шлепки – те ей заметно малы, ведь они мои – и развернула каяк носом в воду.

– Спасибо, что помогла. Обратно как-нибудь сама дотащу.

– Ага, конечно. – Знаю, она и сама справится, Руби способна на многое. Но оставлять ее без надзора не хочу. Ведь ей же тут что-то понадобилось? – Мне все равно деваться некуда. – Я сбросила туфли и вступила в тепловатую воду, нога сразу ушла в ил. – Здорово здесь.

– Ладно, – согласилась она. – Я быстро. Просто давно об этом мечтала.

Она отплыла, направляясь прямо по центру узкого залива, впадавшего в само озеро Холлоу. Береговая линия изрезана, поэтому причал колледжа, а за ним – крыши невысоких кирпичных зданий, уходящие в лесной массив, отсюда не видны.

Мне открыта только другая сторона залива – рощица и заросли кустарника, прекрасное место для ондатр и змей. Этот участок уже не наш. Там частная собственность, землю на том берегу от зарослей очистили, но так ничего и не построили, туда ведет горбатая и труднодоступная дорога. На ближайшем дереве знак – дальше нельзя.

Сыщики неделю шарили здесь в поисках улик. От Чейза мы узнали, что они нашли разве что пустые бутылки из-под пива, небрежно закопанные в почву, да следы давнего костра на просеке.

Солнце отражалось от поверхности воды и ослепляло, а Руби прокладывала путь, нарушая спокойствие озера. Я следила за ней, поднеся к глазам козырек руки, ноги глубже уходили в ил. Как вдруг сзади раздался свист.

Я резко обернулась – никого. Только птицы щебечут в деревьях, общаясь друг с другом.

Снова свист, в этот раз более пронзительный, откуда-то сверху, со склона. Я шагнула в сторону, чтобы лучше видеть сквозь деревья. Это же Мак! Стоит у бетонного края бассейна, высокий, худой, фирменная синяя шляпа, просунул руку сквозь железные перекладины и машет мне – иди сюда.

Под шляпой русые кудри, на глазах темные очки, из-за которых не понятно, куда он смотрит. Все что я видела, когда аккуратно пробиралась по заброшенной тропке, – свое отражение в линзах.

Он глянул через плечо, потом вцепился руками в перекладину, подался вперед.

– Привет, – сказал он, протянув руку и крепко ухватившись за мое запястье, чтобы помочь мне забраться по склону. – Это она?

Ни слова о моем вчерашнем сообщении, которое осталось без ответа.

– Да. Захотела покататься на каяке.

Свободной рукой я ухватилась за железную перекладину рядом с ним. Но мое запястье он не отпустил, прижал большой палец к жилке пульса.

– Захотела… – Он покачал головой, потом продолжил: – Извини, Престон сказал мне, что вчера видел вас обеих у бассейна и что она остановилась у тебя. От этого меня совсем переклинило.

– Меня тоже, – сказала я.

Кому, как не ему, знать: если Руби что-то надо, отказывать ей бессмысленно.

– Даже не знаю, что сказать, Харпер.

Попросить прощения за то, что вчера не ответил. Не перезвонил. Что все это свалилось на меня одну. Не знает, что сказать. Обо мне или о Руби? Это для него нормально, то ли в чем-то признается, то ли о чем-то спрашивает – не поймешь.

– Вот ничего и не говори, – сказала я. – Особенно ей. – Пауза, он приблизил ко мне лицо, отпустил мою кисть. – Так будет лучше.

– Я и не собирался. – Он снял темные очки и пристроил их на шляпе. На переносице остались легкие вмятины. Он наклонился ко мне и почти прошептал: – Какого хрена ей надо?

– Не знаю.

И правда, нужно ли ей что-то конкретно?

Мак застонал, провел рукой по лицу.

– Это же надо – приехать сюда! – Он замер, услышав какой-то звук из леса. Наверное, пробежал зверек. Мак неосознанно отпрянул. – Наверное, вечером узнаем.

– Почему вечером? – спросила я.

– Шарлотта устраивает собрание.

Я покачала головой – это он про что?

– Мне никто ничего не сказал про собрание.

Может, было на доске объявлений, а я пропустила?

Мак пожал плечами, быстро оглянулся – у бассейна никого не было. Вещи оставались только на лежаке, который занял сам Мак: полотенце в полоску, а рядом красный контейнер с водой.

– Шарлотта сообщение прислала, народ соберется. В половине восьмого.

– Пойдешь? – спросила я.

Обычно Мак таких встреч сторонится. Он не из тех, кто строит планы. Мак скорее случайно становится участником событий, радостно удивляясь открывающимся возможностям.

– Ну да, она попросила у нас встретиться.

– Шарлотта попросила?

Дом Сиверов мы в шутку называли «общагой», хотя по чистоте они любому из нас могли дать фору. На самом деле их все любят, наших братьев Сивер, есть в них что-то привлекательное: просты в общении, умеют по-дружески пошутить. Будто застряли в молодости и возраст их не берет. Но чтобы Шарлотта Мака или Престона о чем-то попросила?

– Да, она не хочет собираться поблизости от места, где все случилось, понимаешь?

Или поблизости от меня.

Он говорил так, будто я не должна обижаться, что меня вывели за скобки. Ведь получается, что с приездом Руби они прочертили линию, а я жестко оказалась по другую ее сторону.

– И кто? – спросила я. – Кто будет?

Неужели позвали всех, кроме меня?

– Без понятия, Харпер. Я просто площадку предоставляю.

Иногда я просто не понимаю: как такая яркая личность может быть такой пассивной? Хотя стоит ли удивляться? Маку хорошо за тридцать, но честолюбивые планы он похоронил давно. Или его честолюбие обрело другие черты, он понял, как с минимальными затратами энергии вести вполне уютный образ жизни. И его довольство жизнью передавалось другим. Улыбка обезоруживает. Из уголков карих глаз расходятся лучики морщинок – появились за последние