– Точно… И с приветом, если честно… Мой пахан покойный – дальний родственник его отца. Ну, тот отцом был так – номинально. Он его не признавал, да и погиб, когда Игорю было года четыре. И тут мой пахан вдруг на старости лет решил племянника опекать, о душе задумался, наверное… Раньше надо было, когда парень сиротой остался. Ну, лучше позже, чем никогда, так мой родитель решил. Но Игорь… Он так легко жил, так ему мало нужно было… В общем, не пошел на контакт.

– А с тобой пошел.

– А со мной пошел. Причем, сам как-то прикипел. Интересно ему было, что я историк, расспрашивал меня много, часто говорил, что тоже хотел бы учиться дальше. К себе приглашал. Я ведь не москвич. А сейчас сессию завалил, – парень вздохнул, – так вообще из общаги выперли… У меня есть жилье в Сергиевом Посаде, но туда не сильно поездишь-то… У него в Клязьме кантовался. Или по девчонкам. Мне настоятель после всех этих событий сказал: «Живи, пока сессию не пересдашь. Это ради Игоря». Но чего-то меня ломает в университет возвращаться… Кем быть потом? Учителем истории?

– Значит, последнее время ты жил у него в Клязьме? – уточнил Борисов.

– Ну, не все время. Дня два в неделю… Девчонок-то у меня, честно говоря, много…

– А у него?

– Что у него? – переспросил Григорий, потом понял, улыбнулся краем губ. – У него не было. Он считал, что иконописец должен быть девственником.

– И был? – удивленно спросил Борисов.

– А я откуда знаю? Я не расспрашивал. Знаю, что баб вокруг него никогда не было. И мы не вели с ним разговоров на эту тему. Если бы вы его знали, вы бы поняли, о чем я. Невозможно было представить такие разговоры в его присутствии…

Борис помолчал. Логику девственников он понимал плохо – и это было плохо для дела, которое ему предстояло вести.

– Это ведь ты обнаружил труп? – спросил он. Лицо парня исказилось на секунду, но он быстро взял себя в руки.

– Да… Самое ужасное, что я где-то час ходил по дому, музыку включил, приплясывал, а он в это время лежал в мастерской… Ужас… Кровь, наверное, еще струилась!.. Я мог вообще не зайти туда до утра! Ночевал бы с трупом! Сроду я не совался в его мастерскую! Но у меня гвоздь в ботинке вылез, мне нужен был молоток… Это самый страшный день в моей жизни! – парня по-настоящему передернуло.

– Ты сразу понял, что он мертвый?

– Я подошел, попытался его перевернуть… Потом стал орать, выбежал на улицу. Между прочим, в крови испачкался! И, помню, бегу к телефону-автомату, а сам думаю: «Я в крови, мои следы теперь на месте преступления, вдруг меня обвинят в его убийстве!» У человека башка даже в такие моменты пашет…

«Какой откровенный парень, – подумал Борисов. – Или играет в откровенного».

– Как еще ума хватило ничего не застирывать! – продолжил Ледовских. – Потом оказалось, что у меня алиби. Там большой промежуток между электричками. Первая после перерыва пришла в пять тридцать…

«Это если ты на электричке приехал» – мысленно возразил Борисов.

– А в электричке, как специально, одного приятеля по университету встретил, – быстро глянув на него, добавил Ледовских.

– Я так понимаю, это ты оценивал, пропало ли что-нибудь из дома? – спросил следователь.

– Ничего не пропало. Да и нечему пропадать было.

– А картины?

– Картин не было. Были две доски не дописанные. Их ценность весьма специфическая. Это ведь не старинные иконы…

– А старинные он не собирал?

– Да что вы. Нет, конечно… Нищий он был. Самый настоящий нищий… И не общался ни с кем, кроме церковных. Тот, кто его убил – подонок последний! Я думаю, это случайный человек. Наркоман какой-нибудь. Вот он за Игоря в ад попадет – точно!

– Игорь ничего не предчувствовал?

– Да нет! Я же говорю – это случайный человек на его дом напоролся. Какое тут предчувствие?

– А письмо? – спросил Борисов. Ледовских немного удивленно помолчал. Было видно, что он сразу понял, о чем речь, но такой поворот разговора застал его врасплох.

– Вы имеете в виду это идиотское послание с угрозами? – на всякий случай уточнил он.

– Да. Которое с мышьяком, – сказал Борисов.

– Почему с мышьяком? – снова удивился Григорий.

– Потому что там был мышьяк.

– Что-то я такого не помню.

– Ну, не помнишь и не помнишь… Но там был мышьяк. Ты, вообще, как о нем узнал? Письмо было адресовано твоему брату.

– Да ведь это я участковому о письме рассказал! – возмущенно сказал Григорий. – Игорь его из Москвы привез, с квартиры своей. На столе оставил. Я прочитал, сказал ему: «Ты что! Надо заявить немедленно!» Он отмахнулся. Но насчет мышьяка я не уверен… Правда, он конверт на квартире оставил. Может, яд там остался? Но вряд ли… Мышьяк он бы заметил.

– Ты имеешь в виду порошок? Думаешь, он бы тебе о нем обязательно рассказал?

– Я имею в виду мышьяк! – твердо повторил Григорий. – Он бы не назвал его порошком. Он бы его узнал обязательно!

– Почему это?

– Да он знает, как мышьяк выглядит!

– Откуда?!

Ледовских удивленно выпучил глаза, как бы спрашивая, кто из них сошел с ума – он или следователь.

– Да он мышей постоянно травит! – Парень поднял плечи до ушей, демонстрируя, что вопрос кажется ему глупым. – У него этого мышьяка – килограмм, наверное, на полках стоит. И потом он аурипигментом картины свои расписывает. Краска такая, специально для икон. А это ведь тоже мышьяк. Только золотистый такой… Да он в химии сек, дай Бог!

– Понятно… Само письмо его не насторожило?

– Нет. Там бред какой-то был… Мы подумали, что это кто-то балуется. Дети… Но все равно я участковому его отдал. На всякий случай…

– Ладно… – Борисов вздохнул, дописал последние слова, поставил точку. Потом он передвинул бумагу на другой край стола, чтобы Ледовских подписал ее.

Уже через два часа копия этой бумаги, проделав путь в несколько километров, легла на стол Григорьева. Тот отложил бы ее на денек-другой, но полковник Левицкий еще в понедельник просил ознакомить его именно с показаниями брата убитого художника. «Сгоняй к шефу» – сказал Григорьев стажеру, протягивая прозрачную папку с написанным от руки текстом.

Левицкий отхлебнул (как и представлялось Анюте) чай из стакана с подстаканником, внимательно прочитал принесенные показания и от удивления чуть не поставил подстаканник мимо стола.

«А не пошутила ли Анюта?» – такая у него пронеслась мысль. Слишком уж расходилось рассказанное ею с этим текстом, буквально-таки излучающим искренность и желание помочь следствию.

Ольга Васильевна Катаева заметила, что за ней следят, в Сокольниках. Она вышла из салона красоты, все еще бурля по поводу ссоры с парикмахером, и обратила внимание на «фольксваген», который видела часа три назад возле собственного дома. В машине сидел молодой человек с очень широкими плечами. Было не понятно, действительно у него такие плечи или широкими их делает пуховик. Зато было сразу видно, что молодой человек и не думает скрывать свой интерес к Ольге Васильевне.