Интеллектуал чмокает меня в нос и обещает к моему приезду выковырять из трубы крышечку от зубной пасты. Утром, в спешке, я уронила крышечку в раковину, и ее смыло в колено, что очень затруднило мои дальнейшие сборы, потому что вода перестала сходить и я так и не смогла умыться.

Мы подходим к таможне. Мышка нервничает все сильней. Она ведет себя так, будто везет чемодан, набитый наркотиками, и очень боится, что кто-нибудь об этом догадается. Мышка ежится, озирается, облизывает губы, дергается, втягивает голову в плечи и на подходе к таможеннику полностью теряет голос.

Сфокусироваться на его вопросах ей тоже удается с трудом. Кто-то когда-то сказал ей, что на таможне надо предъявлять все самое ценное. Мышка стоит напротив таможенника и трясет перед его лицом пальцем с обручальным кольцом. Дескать, вот мое золотишко. Таможенник высказывается в том смысле, что лучше бы она убрала руку от его лица и не затрудняла проход граждан за рубежи нашей родины. Тогда Мышка достает из кармана пачку долларов и хрипло спрашивает, не хочет ли таможенник их пересчитать. Таможенник не хочет их пересчитать. Тогда Мышка интересуется, не просветилось ли в ее чемодане чего-нибудь запрещенного к вывозу, потому что, если просветилось, она, Мышка, готова немедленно понести заслуженное наказание. Запрещенное не просветилось. Тогда Мышка опускает руку в карман и извлекает на свет связку английских булавок, купленных вчера в переходе метро. И кладет перед таможенником.

— Что это? — грозно спрашивает таможенник.

— Английские булавки! — охотно поясняет Мышка.

Таможенник совершенно теряется от ее искренности.

— Зачем? — говорит он, и голос его дрожит.

— Пришпиливать! — объясняет Мышка.

— Что? — продолжает не понимать таможенник.

— Все! — продолжает объяснять Мышка.

Она берет в одну руку булавку, а другую протягивает таможеннику и ловко зашпиливает ему карман. И любуется своей работой. Таможенник бледнеет. Он решает, что таким образом ему деликатно намекнули на то, что нехорошо брать взятки при исполнении служебных обязанностей. Хотя никаких взяток ни при исполнении, ни без он никогда не брал, потому что ему никто никогда их не предлагал. Он просто так испугался. По долгу службы.

— Это как понимать? — испуганно спрашивает таможенник. — Это мне… что… такой… гм… — он подыскивает подходящее слово. — Подарок?

— Нет! — радостно отвечает Мышь. — Это колюще-режущий предмет. Вот, хотела пронести в самолет. Может, нельзя?

Тут Мурка делает мощный рывок и выталкивает Мышку в зону паспортного контроля. Мышка тут же начинает бояться паспортного контроля. Ей кажется, что она пытается нелегально перейти границу с чужим паспортом. К окошку она подползает в полуобморочном состоянии. Мурка, видя, что дело пахнет керосином и что Мышка сейчас сдастся властям, твердо чеканя шаг, подходит к ней и берет под руку.

— Вдвоем нельзя! По одному! — говорит девушка в окошке.

— Это — со мной! — чеканит Мурка, и в голосе ее слышится металл.

Девушка сникает. Она берет оба паспорта и начинает их разглядывать.

— Куда летите? — спрашивает она.

Мышка обвисает на руках у Мурки. Она думает, что это допрос.

— В Италию, — честно отвечает Мурка.

— С какой целью? — спрашивает девушка.

Мышка издает предсмертные хрипы.

— Ни с какой! — честно отвечает Мурка.

Девушка шлепает им два штампа и отпускает на свободу.

За кордоном Мышка окончательно ослабевает от пережитого стресса и начинает сползать по стене. Мы подволакиваем ее к креслу, сажаем и покупаем чашку кофе с коньяком.

— Запомни, Мыша, — назидательно говорит ей Мурка, — если тебя все-таки заметут на итальянской границе, ни в чем не признавайся!

— В чем не признаваться, Мура? — блеет Мышка.

— Ни в чем! Поняла?

Мышка кивает, глядя на нас пьяными коньячными глазами.

В самолете мы усаживаем Мышку посередине — чтобы не сбежала. Я сижу с краю, Мурка — у окна, чтобы наблюдать за полетом. Мало ли куда завезут. На Мышке лица нет. Вернее, есть, но почему-то бледно-зеленого цвета. Мышку сильно мутит после коньячных инъекций. Она отказывается от обеда, и Мурка решает, что может ради подруги сделать все, даже съесть ее обед. Она так и говорит: «Ну, чего не сделаешь ради подруги!» Как будто Мышка ее о чем-нибудь просила.

— Мура! — говорю я и предостерегающе поднимаю руку. — Фигура!

— А, ерунда! — беспечно отмахивается Мурка. — В Италии похудею. На макаронах.

Это заявление заставляет встрепенуться даже Мышку, которая позиционирует себя как без пяти минут покойник. Мы с тревогой смотрим на Мурку.

— Вы что, не знали? — удивляется она. — Макароны очень способствуют похуданию. Мартина Навратилова перед самыми ответственными матчами переходила на макаронную диету, чтобы набраться сил. В газетах писали. Главное, чтобы макароны были из жесткой пшеницы и без всего.

— Из твердой, — машинально поправляю я. — А без чего — без всего?

Мурка начинает загибать пальчики.

— Без масла. Без мяса. Без рыбы. Без супа. И главное, без хлеба.

Мышка выслушивает этот перечень и заявляет, что ее сейчас стошнит.

— Иди отведи ее в туалет! — приказывает мне Мурка с куриной ногой в пасти. — Я пока доем. Твою тоже съесть? — И она тянет лапочку к моему подносу.

— Нет, Мура, — говорю я, стараясь сохранять спокойствие, — мою есть не надо. Я сама ее съем. Если вернусь.

С Мышкой на привязи я тащусь в туалет. Запихиваю ее в кабинку. Мышка издает сдавленные звуки, но я не вслушиваюсь. Я думаю о своей куриной ножке. Увижусь ли я с ней, когда вернусь на место? О ножка! Любимая!

Ножка меня не дождалась.

Мурка сидит, облизываясь. На губах ее играет плотоядная улыбка. В желудке у нее уютно устраиваются три куриные ноги. Подносы уже унесли.

— Совершенно себя не щажу, — говорит Мурка, похлопывая себя по набитому животику, и добавляет: — Ради вас.

И вытаскивает из кармана компас. Мурка собирается следить за курсом самолета. В том смысле, что не отклонились ли пилоты без ее, Муркиного, ведома от нужного курса. Пилоты отклонились. Стрелка компаса дергается и ползет вправо.

— Та-ак! — тянет Мурка. — Доигрались! За рулем чайники! Едем совершенно не туда.

— Не за рулем, а за штурвалом, — поправляю я. — И не едем, а летим. Может быть, разворачиваемся. Тебе это не приходило в голову?

— Разворачиваемся? В каком смысле разворачиваемся? — В голосе Мурки слышны первые раскаты назревающего скандала. Мурка хмурится. Мурка никому не даст спуска. Мурка страшна в гневе. А сейчас Мурка гневается. — Обратно, что ли, летим?

— Разворачиваемся — в смысле ложимся на другой курс.