– Милости просим! – сказал поручик и отворил дверь перед гостем.

В столовой он представил господина Хольменгро жене. Она была удивлена и сдержанна. Правда, она не выросла среди сказочных рассказов об этом человеке, но слыхала их много. Сегодня же экономка освежила ее воспоминание и подготовила ее.

Она была любезной хозяйкой.

– Господин Хольменгро вернулся в Норвегию, чтобы поправить здоровье, – пояснил поручик.– Оно у него расшаталось в последнее время.

– Пожалуй, мы не в состоянии предложить вам то, что следует? – сказала фру Адельгейд.– Может быть, вы держите диету?

Хольменгро не держал диеты. Он еще не так плох, только немного устал, это еще можно поправить.

Должно быть, Хольменгро был человек очень сильной воли; он, по-видимому, старался казаться бодрей, чем был на самом деле; на лице его не видно было страданий. Тихо и незаметно он препроводил в рот пилюлю, которую заставил себя проглотить без воды. Но вторая пилюля упала на пол, а он вовсе не желал, чтобы это видели.

– Вы попали сюда из большого света, господин Хольменгро? – спросила фру Адельгейд.

Он ответил, взглядывая через стол.

– Сегодня я, действительно, попал в большой свет. Я сижу за столом в Сегельфоссе.

Это было недурно сказано; на столе серебро, вино и цветы, подавалась рыба, дичь и различные деликатесы. Правда, не часто за столом у Хольмсенов появлялся гость, знавший светские обычаи. Приезжий произвел на фру Адельгейд такое же благоприятное впечатление, как перед тем на ее мужа. Он говорил интересно о многих вещах, обращался к маленькому Виллацу и умел заинтересовать его.

– Как вы находите свою родину после столького времени? Ведь вы, кажется, пробыли в отсутствии около тридцати лет?

– Странное я испытываю чувство, – ответил он.– Хожу по острову и смотрю, узнаю каждый камень, каждую отмель на берегу залива и слушаю шум прибоя. Теперь там уж не осталось никого из моих близких, – многие умерли, а кто жив, пошли своей дорогой. Но мне кажется, что это было еще совсем не так давно, когда мы жили все вместе. Тогда на берегу лежал треснувший точильный камень, лежит он и теперь; на пригорке стояло несколько молодых елочек; они стоят там и теперь.

– То же самое чувство я испытала, когда побывала несколько лет тому назад у отца в Ганновере, – говорит фру Адельгейд.– Как будто я совсем недавно была дома, совсем недавно.

– И я был там? – спрашивает маленький Виллац.

– Да. Жаль, что мы больше уже не попадем туда. Поручик что-то перебирает руками у себя на коленях и переодевает кольцо на левую руку.

– Уж не помню, было ли там весело, – говорит Виллац.

– Тише, друг мой, тогда ты был еще маленьким. Разве ты не помнишь, как дедушка дал тебе поиграть саблей, полученной за храбрость?

– Нет, не помню.

– Батюшка ваш офицер? – спрашивает Хольменгро.

– Полковник. Так и остался полковником. Ведь у меня на родине все остановилось.

– Я читал о больших событиях в Ганновере, – говорит Хольменгро.– Там мне не пришлось побывать. Богатая, прекрасная страна.

– Да, богатая, прекрасная.

– Ваш батюшка вышел в отставку?..

– Он не был еще стар и мог бы отличиться на службе. Полковник Мориц фон Плац. Но он чувствовал себя старым, чтобы поступить – как бы это сказать? – на чужую службу.

Поручик спросил:

– Ну, а как вы нашли, господин Хольменгро, судя по тому, что видели в Норвегии, пошла страна вперед или подалась назад?

– Пошла вперед. Безусловно вперед. Все страны идут вперед. Дома стали просторнее, крестьяне держат больше скота, живут лучше. Народонаселение увеличивается. Я еще немного видел здешней земли; на английском пароходе я доехал до Трондхейма. А севернее Трондхейма поехал на яхте. Да, судя по статистике, страна идет вперед.

– По статистике?

– Я только хочу сказать, что увеличивающееся население несколько подвинуло вперед земледелие, к нему стали относиться заботливее. Стали ли от того люди лучше, – я не знаю.

Это было сказано несколько ядовито.

– Здесь, на севере, как я вижу, улучшений меньше. Здесь подросло новое поколение, замечательно похожее на старое; они ходят, заложив руки в карманы, – ведь они норвежцы.

– Да, руки всегда в кармане, – согласилась фру Адельгейд.

Хольменгро усмехнулся пришедшему ему в голову воспоминанию и рассказал.

– Мне понадобилось нанять лодку для небольших экскурсий; но это оказалось не так легко. Мне указали на купца Генриксена в Утвере: у него был восьмивесельный бот, который ему не был нужен, но дать его мне для поездки он не пожелал. «Хотите продать бот?» – спросил я. Он принял это за шутку и ответил утвердительно, запросив за бот двести талеров. Так я и купил лодку.

Фру Адельгейд улыбнулась; поручик также. Хольменгро продолжал:

– Когда мне понадобились гребцы, я не мог их раздобыть. Они стояли вокруг сарая Генриксена и кругом его лодок, засунув руки в карманы. Они пошли бы под парусами, да ветра не было, а грести не хотели. Я узнал свой народ.

– Вы не сказали им, кто вы? – спросил поручик.

– Я высказал даже больше, чем было нужно; но они, очевидно, не поверили. Тогда я сказал, что они могли бы отвезти на остров старого знакомого, которого зовут Тобиасом; и спросил, помнят ли они меня? Но они оглядывали меня с головы до ног, не доверяя мне. Я снова узнал свой народ; отправился домой, навертел на себя большой шарф и превратил себя в толстяка, надел другое платье, а на шею повесил эту цепь. Я знал, что норвежцы чувствуют почтение перед толщиной и разной мишурой. Было по-весеннему тепло, и я не чувствовал необходимости кутаться, но все же надел шубу. Когда я подошел в таком наряде, все взглянули на меня другими глазами, и я достал гребцов.

Все засмеялись. Правду сказать, забавная была выдумка.

– И вы полагаете, что изменение в костюме доставило вам гребцов?

– Вполне уверен, фру. Все они слышали много разных рассказов обо мне за эти годы: что я стал могуществен, богат, сделался королем; как же мне не быть толстым и не иметь богатого вида? Когда я вернулся в шубе и золотой цепи, я превратился в Тобиаса с острова; меня признали. У негров один только король имеет право надевать на голову кастрюлю, но притом он весь голый. Это настоящие дети, и норвежцы дети.

– Можно себе представить, что стало с народом, когда узнали, кто вы?

– Для меня это вышло неприятно. Со всех сторон начали стекаться люди, желая видеть меня; приходили с ведрами и мешками, просили денег и вспомоществования; у каждого была просьба. Некоторые помнили меня с детства, все знали мою сестру, жившую последнее время на острове, очень многие были в родстве с ней, следовательно и со мной. Одна женщина просила на похороны; другому нужны были деньги на хлеб; один мальчуган пришел с отцом; мальчишка проворовался, и я должен был откупить его…