— Что же это? Да что же это такое?

Она вдруг замерла и огляделась вокруг. Бывали мгновения, когда она переставала понимать, как оказалась в этих тесных комнатах. Татьяна Ивановна с тяжелым вздохом приложила ладони к груди. В квартире было жарко — в праздничную ночь отопление отключать не стали, пахло свежей краской. Татьяна Ивановна так и не научилась отключать батареи и снова открыла окно, чтобы впустить свежий воздух. Из окна квартиры напротив падал во двор прямоугольник ярко-желтого света.

«Дома, — думала она, — дома сейчас…»

Старая женщина закрыла глаза и как наяву увидела промерзший лес, глубокий снег, огоньки далекой деревни, сверкающую ленту замерзшей реки на опушке парка. Татьяна Ивановна стояла неподвижно, привычным жестом придерживая платок на растрепавшихся седых волосах. Моросил мелкий теплый дождь. Водяная пыль алмазной россыпью оседала на морщинистом лице старой няньки. Она поплотнее запахнула концы старого черного платка. В ушах у нее шумело, как будто где-то рядом раскачивался и гудел огромный колокол, болела голова, ныли все кости.

Татьяна Ивановна перешла из гостиной в свою комнатушку, опустилась на колени и начала молиться, крестясь и кладя земные поклоны, как делала каждый вечер. Но в эту ночь мысли у нее путались, она забывала слова молитвы и умолкала, удивленно глядя на огонек лампады.

Татьяна Ивановна легла, закрыла глаза, но уснуть не могла и невольно прислушивалась к скрипу рассыхающейся мебели, к тиканью маятника и звону висевших в столовой часов и доносившейся сверху и снизу музыке: в эту рождественскую ночь в каждой квартире заводили граммофон. Люди поднимались и спускались по лестнице, выходили во двор, то и дело раздавался крик «Откройте, пожалуйста!», отворялась железная дверь, и шаги удалялись по пустой улице. Сигналили, проезжая мимо, лихие парижские таксисты, кто-то охрипшим голосом звал во дворе консьержку.

Татьяна Ивановна с тяжелым вздохом повернула голову на подушке. Пробило одиннадцать, наступила полночь. Она то засыпала, то просыпалась и всякий раз, проваливаясь в тяжелое забытье, видела дом в Кариновке, но не могла удержать счастливое видение и зажмуривалась покрепче, надеясь, что оно вернется. Дом в ее сне все время менялся — то становился из нежно-желтого красно-бурым, как запекшаяся кровь, то выглядел ослепшим без окон с одними только гладкими стенами. Ей чудилось, что лапы замерзших елей тихонько постукивают по стеклу.

Потом сон неожиданно менялся. Она стояла перед распахнутой дверью пустого дома в тот час осеннего дня, когда слуги обычно разжигали печи. В покинутом, разоренном доме со скатанными вдоль стен коврами никого больше не было. Она поднималась наверх, где двери комнат со странным скрипучим стоном хлопали на сквозняке, торопилась, словно боясь опоздать, шла мимо анфилады огромных покоев, где гулял ветер, играя обрывками старых газет и упаковочной бумаги.

В этом ее сне детская пуста, нет даже Андрюшиной кровати, и Татьяна Ивановна ощущает во сне тупую оторопь: как это возможно — только вчера она сама отодвинула ее в угол, свернула матрас и перинку. На полу у окна сидит изможденный Юрий в солдатской форме и, как в детстве, играет своими старыми бирюльками. Татьяна Ивановна знает, что он умер, но чувствует невероятное счастье, ее старое сердце бьется глухо, часто и быстро, до боли в груди. Она торопится к нему, по пыльному скрипучему паркету, протягивает руки, хочет прикоснуться к своему любимому мальчику и… просыпается. Начинается новый день.

Она тяжело застонала и проснулась, но осталась лежать неподвижно, глядя в светлеющие прямоугольники окон. Двор был заполнен непроницаемой пеленой белого тумана, и старой женщине вдруг почудилось, что идет первый осенний снег — густой, слепящий усталые глаза тусклым металлическим отблеском.

Татьяна Ивановна стиснула ладони и прошептала:

— Первый снег…

Она долго, по-детски восхищенно и чуть испуганно, смотрела в окно. В квартире было тихо. Татьяна Ивановна встала, оделась, не отводя взгляда от окна, за которым ей мерещился легкий, как перышки птиц, стремительно летящий по воздуху снег. Ей послышалось, что где-то хлопнула дверь. Может, Карины вернулись и уже спят? Какая разница… Татьяне Ивановне казалось, что снежинки обжигают ей лицо. Она схватила пальто, торопливо накинула платок, на ощупь, как слепая, поискала на столе связку ключей, которую всегда носила с собой в Кариновке, нетерпеливо оттолкнула очешник, начатое вязанье, детскую фотографию Юрия…

Татьяну Ивановну охватило лихорадочное возбуждение, как будто кто-то ждал ее.

Она открыла дверцу шкафа, выдвинула ящик, одна из вешалок с глухим стуком упала на дно. Старушка заколебалась, потом пожала плечами — у нее не было времени наводить порядок, — короткими бесшумными шагами пересекла квартиру и спустилась вниз.

Она вышла во двор и остановилась: над землей медленно клубился густой белый туман. Водяная морось падала ей на лицо, как игольчатые снежинки, которые тают на лету, смешиваясь с сентябрьским дождем.

Хлопнула дверь подъезда. Двое мужчин во фраках прошли мимо Татьяны Ивановны, она проскользнула следом за ними в ворота, и железная створка с глухим скрипом захлопнулась за ее спиной.

Татьяна Ивановна была одна на темной пустынной улице. Фонарь тускло светил сквозь завесу дождя. Туман начал рассеиваться. Тротуар и стены домов блестели от измороси. Через дорогу торопливо и деловито семенила собака. Она подбежала к Татьяне Ивановне, обнюхала ее ноги и, жалобно поскуливая, потрусила следом.

Старушка брела по чужому городу, то и дело оскальзываясь на мокром асфальте. Грязь из-под колес промчавшегося мимо такси брызнула ей в лицо, но она как будто не заметила этого. Моментами на Татьяну Ивановну наваливалась страшная усталость, она останавливалась, чтобы дать отдых ногам, поднимала голову, смотрела, как светлеет над Сеной небо, и ей виделось заснеженное поле в родной Сухаревке. Она ускоряла шаг, почти бежала, часто моргая воспаленными веками, в ушах стоял немолчный гул.

На короткое мгновение ясность рассудка вернулась к Татьяне Ивановне, она заметила, что туман рассеивается, но потом ее сознание снова помутилось, и она, опустив плечи, поплелась дальше, пока не добралась до набережной.

Вода в Сене стояла высоко, на горизонте появилась полоска ясного неба. Татьяна Ивановна подошла к парапету, ухватилась замерзшей дрожащей рукой за перила лестницы и начала спускаться. Вода выплескивалась на последнюю ступеньку, но она этого не замечала. «Река замерзла, — думала она, — не могла не замерзнуть, зима ведь не за горами…»

Ей казалось, что на другом берегу реки светится огнями Кариновка, нужно только пройти по льду, и она попадет наконец домой.

Шедший от воды запах отрезвил старую женщину, она ощутила изумление и гнев, на мгновение замерла, потом продолжила спуск, не обращая внимания на хлюпавшую в туфлях воду и отяжелевшую мокрую юбку. Зайдя в реку по пояс, она окончательно опомнилась, хотела закричать, но сил у нее хватило лишь на крестное знамение.