– Ну… на это, пожалуй, можно согласиться. А, Толи? – Вальгард помедлил, глядя на брата, потом кивнул. – Думаю, справить свадьбу можно будет лет через семь-восемь.

– Не лучше ли прямо сейчас, раз уж мы объявим обручение, отослать ее к будущему мужу? Ее мог бы взять с собой сам Хельги конунг, а уж он, ее родственник, хорошо присмотрит за девочкой. И как удачно, что с ним едет жена!

– Не думаю, что моя жена согласится на это. И мой тесть – а с ним надо считаться, ведь он князь. К тому же за семь-восемь лет… ты понимаешь, я желаю твоему брату Ульву долгой и славной жизни, но он уже немолодой человек, и за восемь лет его сын Ингвар из наследника может стать конунгом. И зачем девочке ездить через весь свет и обратно, когда можно будет отослать ее прямо в будущий дом? Юный Ингвар конунг в известном смысле подвергается опасности так далеко от родных мест, и он сам бы не захотел, если бы все это понимал, рисковать своей будущей женой, пока не может ее защитить.

– А твоя падчерица – она не обручена? – вдруг спросил Житинег.

– Еще нет. Вроде бы жена мне ничего такого не говорила.

– У моего старшего сына жена этой зимой умерла. Он слишком молод, чтобы жить вдовцом, и я был бы рад породниться с князем Судогостем.

– Это ты мне задачу задал! – протянул Ратимер, на которого хозяин бросил вопросительный взгляд. – Это как князь Судогость посмотрит и старейшины его… Она хоть девка во всем справная… да ведь поневу только первый год носит, приданого мало скопила. Ей бы еще пару зим поработать… Да к тому ж она – старшая внучка моего брата, а дочерей у него, кроме ее матери, больше нет. Сам понимаешь: первая наша невеста ныне, дорого будет стоить…

– Ну, нам-то с тобой спешить некуда, обо всем успеем потолковать! – ухмыльнулся Житинег.

По лицу Ратимера было заметно, что мысль об этом союзе его не отвратила, но где же видано, чтобы родичи невесты прямо так сразу давали согласие! Приди хоть сам Дажьбог на порог – делу не бывать без обязательных рассуждений о том, что «девка молода», «приданое не готово», «дома некому работать» и «наше тесто не приспело».

И все же оба словенских старейшины перемигнулись тайком от варягов. «У тех – своя свадьба, а у нас – своя!» – говорили их взгляды. И неизвестно еще, чья ладнее будет. Им, живущим в разных концах пути из Варяжского моря в Ильмень-озеро, союз между собой был удобен – не менее чем владыкам южного и северного конца Пути Серебра.

Вальгард взял один день на раздумье, но назавтра дал согласие.

– При свидетельстве всех этих свободных людей я, Вальгард сын Асмунда, обещаю во исполнение договора об обмене заложниками между нашим родом – родом Одда Стрелы по прозвищу Хельги, и родом Ульва сына Хакона из Волховца, отдать мою дочь Эльгу в жены Ингвару, сыну Ульва, – произнес воевода на прощальном пиру. – Поскольку будет в том необходимость. Призываю богов и предков хранить наш уговор.

И с этими словами он пролил немного пива из серебряного рога в очаг, потом отпил сам и передал рог Ветурлиди.

– Ну, одну девку пропили! – Ратимер подтолкнул плечом сидевшего рядом Житинега и усмехнулся. – Скоро нашей черед!

– Мы еще всех обскачем! – поддержал тот. – Уж мы-то с тобой, сват Ратеня, на свадебке-то первые спляшем! А эти пока соберутся – сколько воды утечет!

Достигнув договоренностей, Олег на следующий же день пустился в путь.

Даже такое событие, как обручение в семье, не позволяло особенно задерживаться: предстояла долгая дорога, а оттепель или ранняя весна могли вынудить дожидаться где-нибудь в чужом месте, пока сойдет ледоход.

Жена Житинега усердно старалась получше накормить отъезжающих, но Олегу и Мальфрид так не терпелось ехать, что их миски остались почти полными.

И вот Олег вновь усадил жену в сани, сам закутал ее в платок, поцеловал в кончик носа и прикрыл его платком. В отличие от Мальфрид он повеселел: то, что немаловажное препятствие разрешилось так быстро, он счел добрым предзнаменованием. Огорчало его только то, что жена, казалось, не разделяет его радости.

– Малоня, ну что ты такая квелая! – ласково упрекнул он ее, усаживаясь в сани рядом и делая знак возчикам трогать. – Вот и поехали! А я уж, знаешь ли, боялся, до весны здесь застрянем, пока будем судить и рядить.

– Ой, нет! – Мальфрид поморщилась. – Только не до весны…

– Что ты куксишься? – Олег вдруг осознал, что жена уже давно выглядит больной и едва ли это можно объяснить только волнением. – Ты здорова ли? Может, надо было задержаться? Может, тебе каких травок попить? Хоть и спешим, да уж лучше приедем попозже, чем я с хворой женой на руках в зимнюю дорогу пущусь!

– Нет, поедем! – Мальфрид вцепилась рукой в вязаной варежке в его руку. – Непременно поедем. Поскорее!

– Да что с тобой? – Олег повернулся, тревожась уже не на шутку.

Даже в рассветных сумерках было заметно, что Мальфрид бледна и тяжело дышит.

– Я… нет…

Вдруг она резко сбросила с головы большой платок, отвернулась к борту саней, наклонилась, и ее стошнило. На ходу она подхватила горсть снега почище, потом бросила, мокрой варежкой провела по лицу.

– Ты больна! – Олег схватил ее за плечи. – Зачем молчишь? Вернемся в Будгощ, отлежись, там бабы тебя полечат.

– Нет, мы не вернемся… погоди… – Мальфрид, отчаянно морщась и ловя воздух открытым ртом, снова перегнулась через край саней и судорожно закашлялась.

Позывы были напрасны: она ведь почти ничего не ела утром. Молодая княгиня опустила голову на мешок, крепко держа Олега за руку, будто заклиная не шевелиться и ничего не предпринимать.

– Потому… и молчала… – отдышавшись, с трудом выговорила она. – Нельзя им знать. Отцу… матери… этим всем… и родичам твоим плесковским.

– Почему? – пробормотал озадаченный Олег, уже начиная прозревать.

– Понесла я… затяжелела. Второй месяц знаю… скоро третий, но не уверена была… Хотела сказать, а тут… эти приехали. Ведь если… у нас ребенок… его и оставят в залог. Это же твой сын! Старший – и пока единственный. А он им всем нужен! Его еще нет, а они уже, будто вещицы, сошлись и каркают: нам, нам! Я и думаю: тебя отошлют, меня дома запрут до родов, а потом сына моего заберут себе. И останусь я – мать без ребенка, а ты – князь без наследника. А я… нет!

Мальфрид собралась с силами и села прямо. Вцепившись в руку Олега обеими руками, она устремила ему в лицо решительный взгляд покрасневших глаз.

– Не отдам! Он мой! И он у меня один! Никому не отдам! Увезу, пока не догадались, сама выращу. Хоть до семи лет, пока мать растит, он со мной будет! А там… как судьба велит. И решила: начнет меня мутить, молчать буду, терпеть буду, а никому догадаться не дам – ни матери, никому! Хоть умру, а скрою! Но мне и везло покуда – только вот на днях, вчера-позавчера, и впрямь тошнить начало.

– Ох, ты… родная моя… – не зная, что в нем сейчас сильнее, облегчение или потрясение, Олег еще не мог по-настоящему обрадоваться этой вести. – Умирать-то не надо! Нам с тобой теперь только жить!