— Может быть, в действительности связи нет, — возразил Маркхэм, — но мы никогда не найдём её, если прекратим допросы.

— Ты очень доверчив! — Ванс подошёл к столу. — Чем больше мы задаём вопросов, тем больше мы запутываемся. Даже показание профессора Дилларда не было вполне правдиво. Что-то он скрывает. Арнессон коснулся самого живого места своим вопросом. Ловкий парень этот Арнессон. Затем атлетическая дама с мускулистыми икрами. Она старается выпутать себя и свою компанию, так чтобы и пятнышка на них не осталось.

У Пайна тоже есть что-то на уме. Эта пухлая маска прикрывает много необыкновенных мыслей, но никакими вопросами до них не докопаешься. Какая-то фальшь и относительно его утренних занятий. Он говорил, что провёл все утро в комнате Арнессона, но он явно не знал, что профессор принимал солнечную ванну на балконе Арнессона. И эта его отлучка в бельевой чулан более чем подозрительна. Из показаний Бидл следует, что она терпеть не может слишком общительного м-ра Друккера и постаралась его замешать в дело. Она «думает», что слышала его голос в злополучной комнате. Но кто знает, так ли это? Все это мы и должны разузнать. Следует вежливо поговорить с самим м-ром Друккером…

Послышались шаги на лестнице, и в дверях появился Арнессон.

— Ну, кто же убил Кок-Робина? — спросил он с усмешкой Сатира.

Маркхэм встал с неприветливым видом и уже хотел выразить неудовольствие за неуместное появление, но Арнессон поднял руку.

— Простите, одну минуту. Я пришёл предложить свои услуги благородному делу правосудия, обывательского правосудия, потому что с философской точки зрения никакого правосудия, никакой справедливости не существует. — Он сел против Маркхэма и цинично усмехнулся. — Печальный факт неожиданной кончины м-ра Робина взывает к моей научной натуре. Это интересная проблема, в ней чувствуется математический привкус; ряд точных данных и из них надо определить некоторые неизвестные величины. Я именно тот гений, который способен разрешить эту задачу.

— А как вы будете её решать, Арнессон? — Маркхэм знал и уважал ум и знания этого человека и чувствовал серьёзные намерения под его насмешливым легкомыслием.

— Пока я ещё не составил уравнения. — Арнессон вытащил из кармана старую трубку и любовно вертел её в руках. — Мне всегда хотелось поработать в сыскном деле — ненасытное любопытство физика — и у меня давно уже создалась теория, что математика выгодно приложима к решению пошлых, мелочных вопросов жизни на этой ничтожной планете. В мире существует лишь закон, и я не вижу достаточных причин утверждать, что сущность и положение преступника не может быть открыто таким же способом, каким была открыта планета Нептун, то есть изучением нарушений правильности движения Урана по орбите.

Арнессон замолчал и стал набивать трубку.

— Вот я и хочу применить к этой запутанной чепухе методы открытия Нептуна. Мне нужны данные, и я пришёл просить довериться мне и сообщить факты; организуем некоторое интеллектуальное товарищество. Решая эту проблему, я попутно докажу мою теорию, что математика лежит в основе всякой истины. Согласны?

— Я с удовольствием сообщу вам все, что нам известно, Арнессон, — ответил, помолчав, Маркхэм. — Но я не могу дать обещания сообщать вам обо всем последующем. Может быть, это будет противоречить целям правосудия и затруднять следствие.

Ванс сидел с полузакрытыми глазами: по-видимому, удивительное предложение Арнессона не нравилось ему; но вдруг он резко повернулся к Маркхэму.

— Я не вижу причин препятствовать м-ру Арнессону перевести преступление на язык прикладной математики. Я уверен, что он будет скромен и воспользуется сведениями только для научных целей. А может быть — кто знает — его просвещённая помощь и понадобится нам в этом противоречивом и запутанном деле.

Маркхэм достаточно хорошо знал Ванса, чтобы понять обдуманность его предложения, и я нисколько не был удивлён, когда он повернулся к Арнессону и сказал:

— Хорошо. Мы дадим вам все имеющиеся у нас данные для выработки вашей математической формулы. А что бы вы хотели узнать сейчас?

— Пока ничего. Я знаю то же, что и вы. Когда вы уйдёте, я вытрясу кое-что из Пайна и Бидл, только не откладывайте в сторону того, что я узнаю.

В это мгновение отворилась парадная дверь, и полицейский, карауливший у входа, вошёл в сопровождении какого-то человека.

— Этот человек говорит, что ему надо видеть профессора, — доложил полицейский и, повернувшись к неизвестному, указал движением головы на Маркхэма. — Это следователь. Передайте ему, что вам надо.

Вновь вошедший был, по-видимому, смущён. Этот худощавый, отлично одетый господин, несомненно, принадлежал к высшему обществу. Ему было приблизительно лет пятьдесят, но выглядел он молодо. У него были густые седеющие волосы, заострённый нос и маленький, но не слабый подбородок. Глаза его, над которыми возвышался широкий и высокий лоб, имели удивительное выражение. Это были глаза разочарованного человека, обиженного судьбой, ожесточённого жизнью.

— А, здравствуйте, Арнессон, — сказал он спокойным, приятным голосом. — Надеюсь, ничего дурного?

— Просто смерть, Парди, — ответил тот небрежно. — Буря в стакане воды, как говорит мудрая пословица.

Маркхэму не понравилось это вторжение в его компетенцию.

— Чем могу служить, сэр? — спросил он.

— Надеюсь, я не помешал, — извинился Парди. — Я друг семейства. Я живу как раз напротив и заметил, что произошло что-то необычайное. Я подумал, что, может быть, смогу быть чем-нибудь полезен.

Арнессон тихонько засмеялся.

— Милый Парди, зачем облекать ваше естественное любопытство в тогу риторики?

Парди покраснел.

— Право, Арнессон, — начал он, но Ванс перебил его.

— Вы сказали, мистер Парди, что живёте напротив. Может быть вы заметили что-нибудь особенное сегодня утром в этом доме?

— Кажется, ничего, сэр. Кабинет мой выходит на 75-ю улицу, и я все утро просидел там у окна. Но я все время писал. Когда после ленча я вернулся к своей работе, то увидел толпу, полицейские автомобили и одетого в форму стража у дверей.

Ванс искоса рассматривал его.

— Не заметили ли вы, чтобы кто-нибудь выходил из дома сегодня утром? — спросил он.

Парди медленно покачал головою.

— Никого особенного. Около десяти утра пришли два молодых человека, приятели мисс Диллард, вышла Бидл с рыночной корзинкой. Вот и все, что я запомнил.

— Видели ли вы, как ушли эти молодые люди?

— Не помню. — Парди нахмурил брови. — Мне кажется, что только один из них вышел через ворота на стрельбище. Но это только впечатление.

— В котором часу это было?

— Право, не могу вам сказать. Может быть, через час после его прихода.

— Вы не припоминаете, чтобы кто-нибудь другой входил или выходил сегодня утром?