Как ты считаешь, Тамрико? Ты бы пришла сюда на свидание с любимым мужчиной?

— На свидание с любимым мужчиной я пойду куда угодно.

— Это сейчас, Тамрико. Через десять лет все будет совсем иначе, — Миша расстегнул пиджак и немного освободил дыхание от дерзкого галстука.

— О чем ты мне хочешь рассказать?

— О своей любви к юной девочке, которая мне годилась в дочери. Будешь слушать?

— Буду. А еще я буду заварные пирожные.

Официант подошел так быстро, словно к нашему столику было подключено прослушивающее устройство. От глинтвейна голова моя была уже немного в облаках.

— Я закурю, ты не против? — Миша достал из кармана брюк пачку сигарет и неторопливо закурил. Ну и пусть, я точно никуда не спешила. — Это случилось три года назад. У меня все было хорошо: и с женой, и на работе. Но я и представить себе не мог, насколько я ошибался. Насколько я не знал о том, что такое счастье. Каждый день я ходил на работу, возвращался домой и думал, что у меня все как надо. А потом как будто проснулся после долгого сна. Мне повезло, как везет не многим людям: я ощутил настоящий вкус к жизни, и все благодаря моей девочке.

— Ты любил ее?

— Очень. Она была моей кровью, которая пульсировала в венах.

— А кем еще она была?

— Она была дочкой моего коллеги по работе, — Миша усмехнулся и тут же закурил новую сигарету. Он нервничал, а его глаза

блестели. Похоже, ему очень хотелось вспомнить эту историю. Я по- / чувствовала запах табачного дыма и погрузилась в прошлое Миши. — Да, это было три года назад. Я только отметил сорокалетие и был очень доволен собой. Осень — отличный сезон в работе, перспективы сыпались, как мука из сита. Я был спокоен и собирался прожить так всю оставшуюся жизнь. Правда собирался. Если бы только меня не задержал телефонный звонок жены.

Официант принес мои пирожные, и мы немного помолчали. Паузы в разговоре иногда важнее всей беседы. Это именно тот момент, когда можно поймать кусочек дыхания в воздухе. Дыхание — оно никогда не обманывает, это душа сердца, а разве может быть что-то более искреннее?

— Продолжишь?

— Да. Я просто смотрел, как ты ешь.

— И как тебе?

Миша рассмеялся.

— Как в кино. Какой твой любимый фильм?

— Много. Вчера смотрела «Привидение», а потом много плакала.

— Но ведь это были хорошие слезы?

— Восхитительные, — я убрала с лица прядь волос, которая непослушно выпала из хвоста.

— Помню, однажды мы с ней забрались с ногами на диван и смотрели фильм «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»5. Совсем не романтичное кино, но ей так хотелось чего-то черно-белого. И весь фильм она просидела не шелохнувшись. Она ни разу не прикоснулась ко мне и даже не взглянула на меня. Для нее существовала только история на ж ране. А как только пошли титры, она заплакала. И это тоже были восхитительные слезы.

Передо мной замелькали кадры из знаменитого фильма и девочка в слезах. Хорошо, когда можешь заплакать при любимом человеке. Хорошо, когда кто- то с любовью смотрит на твои слезы и принимает их. Хорошо, когда любовь такая бытовая — на диване, в обычный вечер.

— Так, а что твоя жена? Зачем она тогда звонила?

— Жена… — Миша вернулся к началу своего рассказа. — Я уже собирался уходить, вечером уезжал в командировку на пару дней, но звонок жены задержал меня. Она сказала, что собака ее сестры родила щенков. Представляешь: красивенная такая черная доберманша — и восемь таких же черных комков. Мы собирались взять одного из них себе, и жена поехала к ним. Это был буквально трехминутный разговор, и ровно в тот момент, как я отключился, в кабинет вошла моя девочка. В желтом плаще, с каштановыми волосами длиной чуть до плеч. Она искала своего отца и вдруг случайно посмотрела на меня. Я зачем-то улыбнулся ей. Вся моя жизнь в эту секунду уместилась в ее глазах и застыла там, боясь пошевелиться. А она спокойно продолжала смотреть на меня… Большими веселыми глазами…

Миша опустил голову и провалился в никуда. Мысли в моей голове начали волноваться и пениться. Сладкие воспоминания Миши переплетались с болью — что-то случилось не так в этой истории. Я начала молниеносно рисовать себе сюжеты, которые тут же превратились в схему линий Лондонского метрополитена, где потеряться — два раза вдохнуть. Но в глубине души мне верилось, что у этой истории хороший конец.

И я впервые видела с начала своих интервью, чтобы мужчина, да еще и в строгом костюме, говорил о женщине настолько нежно.

Мне тут же захотелось остаться здесь навсегда и слушать ею рассказ вечно.

— Прости, — Миша вернулся к нашему столику с бирюзовой скатертью. — Она подошла к отцу и начала что-то быстро рассказывать ему. Тот что-то

быстро отвечал ей, потом они рассмеялись очень похожим смехом. А я почему-то не двигался с места. Наконец-то коллега произнес: «Знакомься, это моя Кира. Правда, красавица?» — «Правда», — ответил я. Она протянула мне руку, и я впервые ощутил ее кожу. Как будто бы дотронулся до солнца.

Я понимала, о чем говорил Миша. Для любви мне нужно трогать, трогать и трогать.

Когда кожа любимого мужчины скользит под моими пальцами, / когда она становится влажной или, наоборот, слишком сухой, когда хочется сжать ее до появления синяков и не отпускать ни под каким предлогом. А потом и вовсе сорвать и натянуть на себя, словно футболку, и носить каждый день, не снимая. Когда очень сильно любишь, кожа становится одна на двоих.

— Что было потом? — мне казалось, что я читаю книгу, и не терпелось узнать, что ждет главных героев дальше.

— Оказалось, что нам было по дороге. Коллега попросил подбросить Киру, и я согласился. Так мы впервые оказались с ней наедине.

— Сколько ей было лет?

— Восемнадцать. Она вполне могла быть моей дочерью.

— А у тебя есть дети?

— Сын и дочь. Но это было другое. Несмотря на угловатость и юность, я увидел в ней женщину. Причем свою.

— Вот так сразу?

— Да. Сейчас понимаю, что сразу, но это пришло постепенно. Тогда, в машине, я еще ничего не понимал. Что-то ожило внутри меня, мне было очень приятно рядом с ней, но я отдавал себе отчет в том, что рядом со мной едет дочь моего коллеги, с которым я хожу на пьянки и обсуждаю женщин. Восемнадцать лет… Она просто светилась изнутри молодостью