– Замужем я или нет, не вашего ума дело, – сердито заметила Алессандра.

– А язык у этой дамочки что у шлюхи, – поморщился модник в синем.

– Тогда, значит, матрона. Девицы – они куда скромней и приветливей.

– А вы оба грубияны, – отрезала Алессандра. – Были бы хорошо воспитаны, позволили бы мне пройти.

Тут к ним обернулась Ла Селестия.

– Вы, двое! Опять затеяли какую-то свару? – спросила она. На губах ее играла улыбка, но смотрела она строго. – Неужели никогда не видели девушку в трауре? Оставьте ее в покое, – с упреком заметила она молодым людям.

– Спасибо вам, – сказала Алессандра и двинулась к дверям.

– Минутку! – окликнула ее Ла Селестия.

Алессандра обернулась. Куртизанка подошла к ней; впрочем, она как будто не шагала, а плыла по воздуху. И стала рассматривать девушку, слегка склонив голову набок.

– Скажите, я могла вас где-то видеть?

– Нет, – ответила Алессандра.

Она бы наверняка запомнила эту красавицу, если б встречала ее прежде.

– Стало быть, обозналась, – бросила Ла Селестия и отвернулась.

Стражи распахнули перед Алессандрой двери, она вышла на улицу. Толпа разошлась, но несколько зевак все же остались дожидаться, вытягивали шеи, старались увидеть куртизанку в зале. Алессандра прошла мимо быстрым шагом, крепко сжимая в руках кошелек. Теперь ее занимали только мысли о будущем.

22 апреля 1617 года

Аллея Невыполненных Обещаний являла собой узкий темный проулок, постоянно погруженный в тень и заваленный отбросами; тянулся он параллельно набережной, между полуразвалившимися складами, в портовой части города под названием Каннареджо. Стояла глубокая ночь, и в свете луны в темный проход в конце аллеи скользнула фигура мальчишки. Типичный уличный оборванец с мелкими чертами лица, покрасневшими глазами и маленьким заостренным носом, который, точно у грызуна, шевелился и принюхивался в моменты неуверенности. На вид пареньку было лет восемь-девять, не больше, но на самом деле исполнилось двенадцать, так, во всяком случае, уверяли его монахини из Санта Мария деи Мираколи, чьими скудными благодеяниями он и существовал.

Звали мальчишку Таддео Понте, и он был шпионом.

Услышав приближающиеся шаги, он еще сильнее, всем телом, вжался в тень. По тротуару бок о бок шагали трое мужчин, вот они поднялись на изогнутый мостик над узким каналом Панада. Лунный свет поблескивал на рукоятках их шпаг, отбрасывал скользящие светлые блики на черную воду внизу. Двое из них были французскими корсарами – пиратами с Варварского побережья. А третий – испанским авантюристом, наемным убийцей. Таддео еще в таверне определил, что это не обычные заезжие купцы, частенько навещающие крохотную таверну Агостино. Корсары – люди особые, почти что военные. А этот испанец… он ничуть не походил на мелкого жулика, кои здесь водились во множестве. Высокий, стройный, с ледяным взглядом и серебряной серьгой в виде обруча, что свисала с левого уха. Таддео удалось достаточно близко подобраться к этому испанцу, и он хорошо разглядел рукоять его шпаги. На ней красовалась лисица – фирменный знак толедской стали и одновременно – эмблема лучших рапир в мире. “Проследишь, куда они пойдут, и сразу возвращайся”, – сказал ему Агостино. Но Таддео был уверен: следя за этими людьми, он может обнаружить нечто такое, чем заслужит щедрое вознаграждение от Бату Вратсы.

Он поплотней запахнул на себе коротенький плащ, стремясь защититься от ночной сырости, и поднял глаза на затянутую туманной пеленой луну. Потом выждал, пока мужчины не скроются в темноте по ту сторону моста, осторожно вышел из своего укрытия и затрусил следом. Двигался он бесшумно, точно призрак. Перед тем как Агостино дал ему работу в таверне, он был связным, проводил заблудившихся, измученных людей по задворкам и темным проулкам Венеции. По выложенным камнем или плитами дорожкам и настилам он двигался уверенно и бесшумно, точно бродячий кот, и распугивал крыс – те разбегались, показывая ему свои потайные тропы.

Он осторожно приблизился к небольшому строению и увидел, как мужчины отперли тяжелую дверь и вошли в помещение склада, что находился на канале Кабриотти. Мальчишка обогнул помещение и бросился к каналу – мимо проплыла гондола, затем свернула и скрылась за широкими арочными дверьми склада, специально предназначенными для лодок.

Таддео, вжавшись в стену, осторожно передвигался вдоль каменной кладки, что тянулась до самого входа. Добравшись до него, он встал на четвереньки и пополз вдоль задней стены склада. В мигающем свете факела он увидел просторное помещение, где было полно деревянных ящиков, бочек, лежали свернутые кольцами толстые веревки и канаты. В воздухе пахло отсыревшим деревом и гниющей пенькой.

Корсары и испанец стояли в центре этого большого помещения и следили за тем, как гондольер привязывает лодку. Свет лампы на гондоле отражался от воды, на потолке и стенах склада танцевали змеистые желтоватые отблески. Но вот из лодки вышел мужчина, и Таддео спрятался за одним из ящиков. Одет приезжий был в испанском стиле и выглядел очень импозантно в черном бархатном камзоле, расшитом серебряной нитью, и в коротком, подбитом мехом плаще, накинутом на плечи. И шпага была при нем – как и у остальных. А широкую грудь украшала массивная золотая цепь, с которой свисал крупный медальон.

Испанец отвесил ему поклон.

– Ваше превосходительство. – Затем обернулся к корсарам. – Имею честь представить вам своего господина, маркиза Бедмара, посла Испании в Венеции. – Затем он поднял глаза на хозяина. – Прошу знакомиться, капитаны Жак Пьер и Никола Рено.

– Ваше превосходительство, – в унисон пробормотали корсары и отвесили низкие поклоны.

Испанский посол? Острый кончик носа Таддео задергался, уши напряглись и, казалось, зашевелились – так всегда бывало, когда он испытывал прилив возбуждения в предвкушении чего-то важного или просто чего-то пугался. За два года работы “глазами и ушами” государства ему еще ни разу не доводилось шпионить за столь знатной персоной. Обычно его клиентами были мелкие купцы, местные торговцы да шлюхи из таверны. Таддео даже захотелось бежать отсюда сломя голову – у него возникло предчувствие, что добром вся эта история не кончится. Но потом он вспомнил о Бату Вратсе и понял: выбора у него нет, надо продолжать слежку.

Друг сирот, бродяг и отверженных, так представился Бату, знакомясь с Таддео, и буквально пригвоздил его к полу холодным и неподвижным, как у рептилий, взглядом. Ни один человек на свете не смел называть Бату своим другом, просто все делали то, о чем он просил. “А Бату обязательно попросил бы об этом. Как тогда я буду смотреть в его бледные холодные глаза? Соврать не получится”. Таддео потер кончик носа и снова навострил ушки.

– Вы согласны на наши условия? – спросил Бедмар.

В аккуратно подстриженной заостренной бородке серебрились несколько седых прядей, однако при этом маркиз обладал живостью и уверенностью человека молодого и бодрого.