litbaza книги онлайнИсторическая прозаЯ был «майором Вихрем». Воспоминания разведчика - Евгений Березняк

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 43
Перейти на страницу:

Богатым событиями для меня оказался 1939 год. Прошло несколько дней после партийного собрания — и меня вызвали в обком, а затем в Центральный Комитет КП(б)У. В Киеве узнаю: рекомендуют в город Львов на руководящую работу в органы народного образования. Так я стал заведующим Шевченковским районо. Летом 1940 года меня избрали депутатом Львовского горсовета, а вскоре назначили заведующим отделом народного образования города Львова.

Мне много не хватало тогда во Львове: опыта, знаний, умения разбираться в людях. Но многое компенсировалось молодостью, энтузиазмом. Львовяне жадно потянулись к знаниям. Только за последние предвоенные месяцы мы открыли во Львове десятки новых школ, два педучилища. Впервые за много лет в древних стенах университета снова зазвучала украинская речь. Меня хватало и на приемы, и на инспектирование школ, ина совещания — заседали мы часто и подолгу, и на многочисленные депутатские обязанности, и на прогулки по ночному Львову. Незадолго до начала войны подружился я с замечательным журналистом и человеком — Кузьмой Пелехатым. С ним бродили мы по притихшим ночным улицам. Неутомимый ходок и рассказчик, Кузьма как из рога изобилия одаривал меня былями и легендами древнего города.

Было трудно, чертовски трудно в довоенном Львове, и все же город молодел прямо на глазах. Открывались новые театры, клубы. Охотно приезжали на гастроли прославленные театральные коллективы Москвы, Киева, Харькова, Одессы. Помню длинные очереди на концерты Утесова и Лемешева, на «Запорожца за Дунаем» с участием Паторжинского и Литвиненко-Вольгемут. Театр оперы и балета, эту вотчину польских магнатов и австрийских баронов, где раньше никогда не звучала украинская речь, куда и не ступала нога мастерового или «хлопа», заполнили рабочие львовских заводов и фабрик, студенты, дети тех же рабочих и галицких крестьян. На спектакли, случалось, приезжали из сел целыми семьями в домотканых одеждах и брилях. Степенно усаживались в обитые бархатом кресла. Я видел, как плакали эти люди, услышав со сцены «панского» театра выстраданную, долгожданную родную речь. Во Львове побывали Корнейчук, Рыльский, Тычина, Сосюра, Бажан, Яновский. На одной из встреч местных писателей с киевлянами Кузьма Пелехатый познакомил меня с человеком, чья жизнь почти целиком соответствовала пословице: «Прошел Крым, Рим и медные трубы».

Не знаю, довелось ли напоследок Петру Карманскому побывать в Крыму. Что же касается Рима и медных труб, то тут все правда. И даже не символическая. Сын хлебороба, плотника, он учился в Ватикане, лично знал двух римских пап, встречался со многими высшими сановниками католической и униатской церкви, долгие годы оставался в близких отношениях с митрополитом Шептицким, представлял «правительство» Петлюры при Ватикане и дослужился чуть ли не до министра в ЗУНРА (так называемая «Западноукраинская Народная Республика»).

Карманский долгие годы считался своим человеком на националистическом Олимпе как политик, дипломат, поэт-декадент. Бывал он по поручению господ-самостийников и за океаном, в Бразилии. Очищал там души, а заодно и кошельки своих же околпаченных братьев-гречкосеев, эмигрантов-галичан. Правда, не нажил на этом крестьянский сын Петро Карманский ни палат каменных, ни крупного счета в банке. Собранные деньги тут же исчезали в бездонных карманах националистической братии. Долгим, трудным был путь Карманского «крiзь темряву», как он потом писал в одной из своих книг, — к свету. Обо всем этом поэт рассказывал нам при последующих встречах, рассказывал с юмором, а порою зло, беспощадно обнажая свое прошлое.

При первом знакомстве Карманский представился учителем из Дрогобыча. Вскоре, однако, принятый в Союз писателей СССР, он переехал во Львов, одно время преподавал украинский язык в университете имени Ивана Франко. Забегая вперед, скажу, что Карманский в годы оккупации ничем не запятнал себя. Бывших своих «опекунов» всячески избегал, а чтобы не умереть с голоду, одно время работал в Кракове на железной дороге. После войны мы снова как-то встретились на собрании городской интеллигенции. Я с удовольствием пожал руку человеку, приобретшему, пусть не сразу, пусть после долгих мучительных блужданий, ясную веру и чистую совесть.

* * *

Меня часто спрашивают, особенно в молодежной аудитории: «Неужели вы не чувствовали приближения грозы? Ведь от Львова до демаркационной линии, за которой стояли пограничники рейха, было совсем близко». Львов, по сути, и до вероломного нападения Гитлера оставался прифронтовым городом. И все же на вопрос ответить не так-то просто. Конечно, мало кто из нас верил Гитлеру и Риббентропу, их обещаниям на Советский Союз не нападать. Мы-то знали, что творилось за Саном, на оккупированной вермахтом территории. Многие польские интеллигенты, чудом вырвавшись «оттуда», нашли в советском Львове кров над головой, работу, верных друзей. Их рассказы об увиденном, пережитом будили гнев и тревогу. Доходили слухи о концентрации войск на границе, о маневрах, напоминающих боевые действия. На улицах города я встречал офицеров вермахта, представителей разных военных и полувоенных миссий, комиссий и подкомиссий. Продолжалась репатриация за Сан лиц немецкого происхождения. Одна такая комиссия облюбовала кладбище. Отсюда репатриировались nach Heimat, бренные останки лиц немецкого происхождения. Комиссия эта, очевидно для камуфляжа, не прекращала своей деятельности даже в июне 1941 года. Чем занимались члены других комиссий, я не знал, да и не интересовался этим тогда. Теперь, конечно, нетрудно предположить, сколько немецких разведчиков забрасывалось во Львов под разными официальными вывесками. Обстановка осложнялась и тем, что в городе осталось немало старых гитлеровских агентов — буржуазных националистов. Одни из них затаились, другие спешно перекрашивались в розовый, даже красный цвет и ждали.

Но городу, казалось, не было дела ни до членов комиссий, упорно называвших Львов «Лембергом», ни до мышиной возни националистов. Мне больше всего помнится Львов ликующий, поющий, празднующий на улицах и площадях свою вторую молодость. Безработица была вечной спутницей старого Львова. До сих пор перед моими глазами счастливые лица учителей, получающих назначение в школу. Какие только не приходилось при этом выслушивать истории от коллег с университетскими дипломами! Люди годами работали официантами, а случалось, не находили и такой работы, получая нищенское пособие.

Город упивался свободой, и это праздничное настроение не могло не захватить и нас, партийных, советских работников, прибывших из восточных областей.

А между тем шел июнь 1941 года. В школах города успешно завершались выпускные экзамены. Мы посоветовались в горкоме и решили отметить окончание учебного года большим учительским праздником. Долго подбирали помещение, пока не остановились на вместительном актовом зале 25-й средней школы.

В субботу вечером 25-я школа, праздничная, нарядная, принимала учителей города. Я зачитал приказ о премировании большой группы педагогов грамотами, ценными подарками, путевками в дома отдыха. Я видел на глазах у многих слезы. Награжденные выступали. Говорили о печальном, порой трагическом прозябании украинского учителя-интеллигента в Австро-Венгрии, буржуазной Польше. Потом пели песни: знаменитую «Катюшу», «Повш, вире, на Вкрашу», шевченковский «Заповгг», красные песни рабочего Львова. И был, как говорят в таких случаях, большой праздничный концерт, пир на весь мир. Домой я возвращался уже 22 июня на рассвете. Только лег — звонок из горисполкома: «Собирайся, высылаем машину. Есть новости…».

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 43
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?