– Было бы неплохо проверить и его.

– Не знаю… – пробормотала я и снова погрузилась во мрак.

В моем случае воспоминания о прошлом вызывали такое же ощущение, как если бы я распахнула окно небоскреба на высоте восьмисот метров от земли и посмотрела вниз. Ощущение падения в без дн у.

Я умела хранить секреты, но оказалась совершенно безоружной перед лицом правды. Я была готова лгать, но не признаваться.

Вот где слабое место моей тайны: я могла скрывать ее ото всех, но не от науки. Спасти меня могли лишь особые отношения между пациентом и его врачом, но и тут я опоздала.

В моей голове зазвучал голос медсестры:

– Синьора, снимите, пожалуйста, жакет. Мне нужно взять кровь.

Я автоматически подчинилась и попыталась повесить жакет на спинку стула, но он упал на пол, впрочем, мне было все равно.

Медсестра подняла его и повесила на вешалку у дверей кабинета.

Я посмотрела на свою помятую блузку и стала одергивать ее, пытаясь разгладить, но так, чтобы не выставлять напоказ лифчик пуш-ап. Медсестра недружелюбно наблюдала за мной, держа в руках жгут, и я оставила блузку в покое. Улеглась и отвернулась к окну с открытыми ставнями, положив правую руку на кушетку и страстно желая, чтобы все это закончилось как можно быстрее.

Медсестра попросила меня подвинуть руку поближе к краю и несколько раз сжать кулак. Потом, протерев кожу ваткой с дезинфицирующей жидкостью, от запаха которой я вздрогнула, попросила не двигаться.

Я почувствовала укол, услышала щелчок жгута, моя рука освободилась. Женщина посоветовала мне не вставать пару минут, а потом, взглянув повнимательнее, спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Плохо, – ответила я.

Не желая вдаваться в подробности, она повернулась, взяла мой жакет и положила его рядом со мной на кушетку.

– Мы закончили. Можете одеваться и идти к дочери.

У дверей она добавила:

– Мне очень жаль. Удачи вам.

Массимо был ненадежным, подозрительным, нудным – словом, совсем не таким, как надо. Липкий как мед, неотвязный, как тягостные раздумья, он сковывал по рукам и ногам.

Даже представить себе, что между нами возникнут близкие отношения, было невозможно, но промежуток между мыслью и поступком подчас ничтожно мал.

Это произошло летним вечером. Довольно сложно в деталях рассказывать о каком-то событии, если ты прокручивала его в голове десятки тысяч раз, но так и не смогла объяснить себе, как это вышло.

Его лицо осветилось чудесной широкой улыбкой, и я пропала.

Я обо всем позабыла, Луче.

Если ты спросишь меня, сколько времени нужно, чтобы влюбиться, я отвечу: «Хватит пары секунд».

Он был как заходящее солнце на горизонте. Как скороговорка, которая крутится в голове. Как начало классического стихотворения. Как неожиданные объятия.

Но я не была одинока и в эти объятия потащила еще и Карло и всю свою жизнь с ним.

Мы уже давно были вместе, когда я познакомилась с Массимо.

Это стало игрой – чем-то вроде вызова судьбе.

Понятно, что у всего есть начало – то вполне конкретное мгновение, когда ты еще можешь изменить ход событий. Тот самый перекресток, на который позже можно мысленно возвращаться и думать: «А если бы я пошла по другой улице? Если бы сделала другой выбор? Если бы прислушалась к голосу разума?» Я этого мгновения вспомнить не могу, Луче. Не знаю, когда именно все началось: это уже жило во мне.

В конце сентября я решила отдать печатать фотографии нашего с Карло отпуска, который нам впервые удалось провести без его матери. Заезжая на маленькую парковку у магазина, я случайно задела мотоцикл и уронила его на землю. Раздался пронзительный скрежет металла.

Я вышла из машины.

Он, схватившись за голову, неотрывно смотрел на груду черного металла и пластика под моим бампером. От стыда у меня загорелись щеки.

Неестественным голосом я забормотала какие-то извинения, чтобы прервать это тягостное неудобное молчание. Он не произнес ни слова. Даже не взглянул на меня.

Мне захотелось провалиться сквозь землю.

Потом он наконец заговорил:

– Научилась бы сначала водить, а потом уже на улицу выезжала!

Я усмехнулась, и он вслед за мной. Достав фотоаппарат, он сделал пару снимков и заявил расстроенным тоном:

– Теперь можешь отъезжать.

– Конечно, – ответила я, но продолжала стоять как вкопанная.

Меня будто наэлектризовало. Я не расслышала ни слова: вместо этого я смотрела, как открываются и закрываются его губы, пытаясь представить, как выглядит его улыбка, какие у него зубы и язык.

– Лучше я сам, – сказал он и сел за руль, слегка меня задев. Я почувствовала его легкий, приятный запах.

От него пахло лакричными конфетами и тальком. Если бы мне завязали глаза, я бы узнала его из толпы мужчин только по запаху.

Спустя пару минут мы сидели за столиком кафе и заполняли соглашение о примирении сторон. Единственный раз в жизни я поблагодарила судьбу за то, что в моей стране существует нудная бюрократическая волокита.

Я пила кофе мелкими глотками и то извинялась, то дарила парню очаровательные улыбки. Но при этом чувствовала себя совершенной идиоткой, оказавшейся не в то время не в том месте.

Когда кто-то проникает тебе в душу, часть тебя дает слабину, причем именно та часть, на которую ты особенно рассчитываешь.

Когда я начала рыться в сумке в поисках денег, чтобы заплатить за кофе, он остановил ход времени одной фразой:

– Оставь мне номер своего телефона.

Я вспыхнула, собрала последние силы, чтобы не смотреть на него, уставилась в стол и буркнула:

– Ну, я, в общем, кое с кем встречаюсь.

Он расхохотался и, пока в моей голове роились самые невообразимые мысли, сказал:

– Обязательно сообщу об этом своему страховому агенту!

Дура! Самая настоящая дура!

Посмотреть на него я больше не решилась. Из его пальцев я вытащила ручку, которую он уже какое-то время теребил, на мгновение ощутила его тепло и написала на салфетке, заляпанной кофе: «Если бы ты мог слышать биение моего сердца, то принял бы его за барабаны рокера-металлиста!!! Мой номер…» После этого я смылась с такой скоростью, как будто за мной гнался рой разъяренных ос.

Дома я уселась рядом с телефоном и стала ждать, вскакивая при каждом звонке. Время от времени я поднимала трубку, чтобы проверить гудок, и прочищала горло, тихонько покашливая. Чувствовала я себя круглой идиоткой – легкомысленной, недалекой, взбалмошной, беспутной.