Внутри конюшни было тепло и уютно. В двух громадных очагах у задней стены полыхал огонь. Стены были заново побелены. Два ряда столбов, тянувшихся вдоль стены, были увиты гирляндами падуба и плюща. Перегородок, отделявших стойла друг от друга, не было; там, где некогда спали лошади, теперь стояли обтянутые парчой стулья и диваны. Железные ясли вместо сена были наполнены ярко-алыми пунцеттиями. На столах, поставленных вдоль стен, горели красные свечи в серебряных канделябрах, пол был устлан пурпурными восточными коврами.

Примыкающий к конюшне каретный сарай был преобразован в великолепную бальную залу. На каждой стене висело шесть высоких зеркал в золотых рамах. Они отражали мерцающий свет золоченых свечей в четырех хрустальных люстрах, свисавших с высоких стропил.

На стенах между зеркалами были нарисованы гирлянды цветов. Стропила были увиты свежим смилаксом, пучки гардении распространяли пьянящий аромат. Каждый кирпичик выкрашенного зеленой краской пола был облит воском. Казалось, комната была выложена изумрудами.

В одном из углов помещался оркестр. Музыканты укрывались за усеянной цветами ширмой из сосновых веток; казалось, музыка чудесным образом льется прямо из воздуха. В других углах стояли столики с огромными вазами со льдом, из которых высовывались запечатанные золотой фольгой бутылки шампанского. Официанты, разносящие подносы с шампанским, были одеты в белые, по колено, бриджи и зеленые, под цвет пола, фраки.

Гости Салли были ошеломлены. Она с удовольствием принимала комплименты и отвергала обвинения в расточительстве.

– Мои дорогие, у меня не было выбора. Прежде чем переехать сюда, я заглянула на чердак дома на Кинг-стрит и нашла там все это. А что, если бы ядро угодило в эти зеркала? Я бы потом всю жизнь чувствовала себя несчастной. Что же до кип зеленого атласа, не знаю, какая из прабабушек Майлсов купила их. Он бы никогда не нашел у меня употребления. Слишком ярко. Я взяла его чуть-чуть, ради забавы.

Салли подобрала розовые шелковые юбки, выставив самые кончики ярко-зеленых атласных туфелек.

Чудесная бальная зала сулила дивный праздник. Сам генерал Борегар сопроводил Салли, чтобы открыть бал; казалось, он привел с собой всех своих офицеров. Первый раз с начала войны партнеров хватило для всех танцующих дам. У девушек от волнения кружилась голова: толпы мужчин умоляли их вписать свои имена в бальные карточки. Когда первый натиск завершился, пришел черед матерей и бабушек. Даже семидесятилетние старушки были приглашены на тур вальса.

Пинкни наблюдал из уголка, в котором было вдоволь шампанского. Посреди второго тура вальса к нему присоединился дальний родственник, Билл Эшли. Пинкни плохо знал его: Билл был восемью годами старше и мало интересовался мальчиком. Пинкни обрадовался, когда Билл заговорил с ним.

– Держишься?

– Пусть теперь они постараются. А я отдохну первый раз за всю неделю.

Билл хмыкнул:

– Что касается меня, так я только сегодня приехал. И не могу даже словом перемолвиться со своей знакомой. Кстати, откуда все эти мундиры?

Пинкни усмехнулся:

– Кто знает? Моя милая недалекая мама, которая куда проницательней, чем кажется, вывела на этот счет теорию. Она утверждает, будто Салли Бретон сказала генералу Бо, что он не может выступить в поход, прежде чем не приведет сюда всех своих военных. Герой не герой, но он не посмел отказать ей. И миссис Бо не позволит мужу вернуться в Новый Орлеан, если он упустит возможность побывать на вечере Салли Бретон.

Билл поперхнулся шампанским.

– Твоя мать права, – просипел Билл. – Когда я в пятьдесят девятом был в Париже, меня спросили, знаком ли я с Салли Бретон. Я подтвердил, что знаком, и все двери были для меня открыты.

– То же было и со мной в Лондоне. Выпьем за Салли. Мужчины, чокнувшись, осушили бокалы и наполнили их вновь.

В половине одиннадцатого оркестр умолк. Музыкантам необходимо было отдохнуть. Гости сели ужинать. Пинкни стал разыскивать Мэри и Джулию. Вдруг кто-то тронул его за рукав. Это была Лавиния.

– Пинкни, можно я посижу с тобой и кузиной Мэри? Я не собираюсь танцевать со всеми этими чужаками и не знаю, что сказать им за ужином. Человек двадцать уже приглашали меня к столу.

Приподнятое вверх личико Лавинии казалось совсем юным. Щеки ее пылали; отдельные завитки выбились из локонов, забранных в высокую прическу, и прилипли к увлажненному испариной молочно-белому горлу. Над верхней губой девушки блестели капли пота.

Пинкни улыбнулся.

– Конечно, – сказал он, – но давай-ка я сначала оботру тебя. – Он промокнул ей носовым платком лицо, а затем предложил руку.

Даже Джулия танцевала, хотя постоянно твердила, что среди офицеров нет ни одного знакомого лица. Мэри, как и Лавиния, раскраснелась и болтала с девушкой, как будто они были ровесницами.

Пинкни не обращал на них внимания. Он следил за тем, чтобы его бокал был постоянно полон. Оркестр заиграл вновь, и кавалеры подошли пригласить дам. Для Пинкни они все были чужаки, офицеры из бригады Борегара. Джулия внимательно наблюдала, как Пинкни встал и поклонился. Держался он безупречно.

Все ушли в бальную залу, но Пинкни остался за столом. Лакей поставил перед ним бутылку шампанского. Через двадцать минут она была пуста. Пинкни оперся локтем о стол. Ему очень хотелось спать.

– Ну и жара здесь, – пробормотал он. Встав, он без затруднений перешел в бальную залу. В противоположном конце он увидел свою мать, оживленно говорящую с генералом Борегаром. Он стал обходить танцующие пары, чтобы присоединиться к беседующим.

Лавиния, танцуя, наблюдала за дверью. Девушка заметила Пинкни. Ее улыбка сделалась оживленней, ямочка на щеке стала глубже. Но Пинкни не смотрел на девушку. Лавиния нахмурилась, однако спохватилась и перестала морщить лоб. Она должна выглядеть привлекательно. Завтра Пинкни уезжает, за все время он даже не обратил на нее внимания. Она не упускает ни одной возможности увидеться с ним, а он продолжает смотреть на нее как на младшую сестренку Эндрю. Неужели он не замечает, что она стала взрослой? Он должен это понять, она заставит его. Щеки девушки раскраснелись, глаза сверкали гневом. Пинкни был неподалеку, еще немного – и он прошел бы мимо. Лавиния взглянула на партнера и кокетливо улыбнулась ему.

– Мисс Энсон, вы самая хорошенькая девушка из всех, кого я когда-либо видел, – заявил неуклюжий юный теннессиец, с которым она танцевала.

К его изумлению, Лавиния дернула его за руку и резко качнулась к нему.

– Не смейте так говорить! – воскликнула она. – И не прижимайте меня так близко. Отпустите сейчас же! – Лавиния всхлипнула.

Юноша почувствовал, что кто-то крепко стиснул его плечо.

– Убирайтесь отсюда, солдафон, – услышал он за собой мужской голос. – У нас так с дамами не обращаются.

Лавиния оттолкнула его, юноша обернулся и увидел Пинкни.