наша диспетчерша и говорит: «Ребята, хорошему человеку в Шаламовку попасть нужно. Не в службу, а в дружбу, выручите. Он у самолета ждет». И пошла.

— Мы ей и не обещали, — сказал Серегин.

— Да, ничего не обещали, — подтвердил Колесников. — В пилотской минуты три побыли и к самолету пошли. Подходим, а он стоит около люка. «Уже летим, парни?» — спросил. Витька ему отвечает: «Да». Он в самолет и полез...

— Сел сам, а вы только везли, — угрюмо съязвил Сидельников.

Шатохин жестом попросил пока не вмешиваться.

— Подождите, ребята, по порядку. Смокотина, когда просила увезти мужчину, никак его не называла, не говорила, почему за него хлопочет?

— Да нет, — ответил Колесников.

— А раньше она обращалась к вам с подобными просьбами?

Колесников украдкой посмотрел на командира отряда, коротко кивнул:

— В апреле. Мы в Плотниково летали, тоже мужика одного везли...

— И так же он у самолета ждал?

— Не-ет, того она сама подвела, — вставил Серегин.

— А других летчиков просила?

— Откуда знать, — пожал плечами Колесников. — Не говорят же об этом.

— Верно... К пассажиру вернемся. Какой он из себя? Одет во что?

— В костюм. В плащ коричневый незастегнутый, прохладно с утра было. Лет сорок, с нас ростом. Волосы темные...

Шатохин вопросительно посмотрел на второго пилота: дескать, твоя очередь.

— Свежевыбритый, — неуверенным голосом добавил Серегин.

— Может, усталым выглядел? Одежда слишком новая или помятая? Не бросилось в глаза? — уточнил оперуполномоченный.

Колесников перекинулся взглядом с другом, ответил за обоих:

— Да вроде нет. Он у люка стоял.

— У открытого?

— Да, после загрузки его всегда открытым оставляют.

— А вещи какие были у него?

— В том-то и дело. Мы думали, он вообще без вещей летит. Сразу в голову-то не пришло, что он мог их заранее погрузить. А в Шаламовке уже я спрыгнул на землю. Он — следом с двумя чемоданами...

Первый пилот споткнулся, поняв молчаливый вопрос Шатохина, продолжил:

— Темно-коричневые, мягкие такие, на «молнии» и с двумя ремнями. Чешуя на коже, под крокодиловую, что ли.

— Прилетели когда в Шаламовку?

— Полтора часа лету.

— Денег не предлагал?

— Нет. Спасибо сказал и пошел.

— Пошел прямиком к аэровокзалу?

— А я даже не помню. Витька, ты не заметил?... Не знаем. Мы в кабину обратно полезли, за бумагами к грузу. И забыли о нем. Я чемоданы-то его запомнил — нам бы с Витькой в отпуск лететь с такими...

— Когда про меховой склад услышали, не мелькнуло подозрение?

— Да что вы! Если бы... Там же утром четырнадцатого, говорят, ограбили. Как бы он из Черданска попал? Нет. Да и не похож.

— Не похож? — переспросил Шатохин. — Хорошо, на этом пока остановимся. Зайдете ко мне в восьмой кабинет... — Он задумался насчет времени. Предчувствовал, день будет загружен до предела. — Часов в восемь зайдете. А пока о нашем разговоре никому.

Молодые пилоты отправились на волейбольную площадку. Шатохин, а следом и командир — к калитке.

— Молодежь зеленая. Вот так на удочку и попадаются. — Сидельников был подавлен.

Сзади послышался стук каблуков. Шатохин сбавил шаг, посторонился, дал возможность молодой женщине в яркой мохеровой кофте обогнать их, спросил:

— Кто эта Смокотина? Давно у вас работает?

— Год, — ответил Сидельников.

— Приезжая?

— И приезжая, и местная. Родилась, выросла в этих краях. Потом лет пятнадцать на Украине жила. Родственники там или просто прибилась. Семьи нет, одна вернулась.

— Там кем работала?

— Вроде нынешней работы. Точно не помню, экспедитором или диспетчером. Может, приемщицей.

— Что ей там не жилось? Как объясняет?

— Отец у нее умер, что объяснять. Дом оставил добротный. Слышал, будто из-за дома и не уезжает, цену хорошую ждет. На Заозерной, возможно, обращали внимание, весь в рябинах дом, на высоком фундаменте, до окон не дотянуться. Так его и зовут домом Евтихия.

— Это кто — Евтихий?

— Отец Смокотиной.

— Вроде, другое отчество слышал.

— Да, Ольга Евгеньевна. Так она себя представляет. Это понятно. У нас многие молодые из староверческих семей. Ни к новой, ни к старой вере отношения не имеют. А в документах имени родительского не заменишь. Хоть там Евтихий, хоть Евлампий. Зато в обиходе часто переиначивают.

— Смокотина, выходит, из старообрядческой семьи?

— Да. Из Агаповки. По Каргале староверческая деревня встык с Фроловкой стояла. Я двадцать лет здесь. Приехал, как раз обе распадались. Агаповцы к нам подались, а у фроловцев вера покрепче — на север. Единицы, понятно.

— Значит, Фроловка и Агаповка рядом стояли?

— В принципе одно село считалось.

— Случайно не знаете, у Евтихия лодка была?

— Если не три. Он хоть и старовер, техники никакой не чурался.

— А эта Смокотина на работе сейчас?

— При вас по селектору с ней разговаривал. Будете ее допрашивать?

— Допрашивать? Ни в коем случае! Ей сейчас никак нельзя дать понять, что ею интересуются.

— А мне что с ней делать?

— То есть? Что вы с ней раньше делали?

— Ничего. Мы и не видимся почти. Так. Здравствуйте и до свидания.

— Вот и продолжайте, пожалуйста, в том же духе.

— Но она с завтрашнего дня в отпуск уходит. Отпуск ей не давали, работать некому. Так она у меня просилась. Два дня назад я ей разрешил.

— Отпуск? — переспросил Шатохин. — Это что, она выпросила?

— Положен ей. С семнадцатого июня. У нее и путевка есть. В Трускавец вроде бы.

Они подошли к зданию порта. Разговор на людях пришлось невольно прервать. Сидельникова окликнули. Минуты три, пока он разговаривал, Шатохин переминался с ноги на ногу, разглядывал носки своих давно не чищенных сапог. Нужно было выкроить минутку, забежать домой, переодеться, привести себя в порядок, да некогда. «ЯК-40», который он принял за самолет из крайцентра, так и стоял на летном поле, а ожидаемый Шатохиным самолет все еще не прилетел, намного опаздывал.

Мысль о самолете мелькнула и была тотчас вытеснена более важной: Смокотина уходит в отпуск... Впрочем, почему бы ей и не отправиться теперь в отпуск? Самое, пожалуй, время. Он бы на ее месте чуточку помедлил. Хотя, зачем?

Командир отряда закончил разговор, попрощался с собеседником, и они, войдя в здание порта, снова оказались в кабинете.

— Смокотина уже взяла