– Вас это тоже коснется.

– Конечно, коснется. Как же иначе?

Она все знает. Виктору неприятно думать об этом. О деталях она, скорее всего, не догадывается, но знает, что они подозревают ее в некоей причастности. Хановериан старается истолковать этот насмешливый взгляд, чуть вздернутые уголки губ. Как-то спокойно она воспринимает эти новые сведения.

Значит, пора сменить тему разговора, иначе можно и вовсе лишиться влияния.

– Вы говорили, что девушки в квартире стали вашими первыми друзьями.

Инара садится чуть ровнее.

– Ну да, – отвечает она осторожно.

– Почему?

– Потому что прежде у меня не было друзей.

– Инара.

Девушка интуитивно реагирует на интонацию в его голосе и в этот момент чем-то напоминает его дочерей. Она слишком поздно осознает свою реакцию и теперь выглядит недовольной.

– Вы свое дело знаете… У вас есть дети?

– Три дочери.

– И тем не менее посвятили себя покалеченным детям.

– Я посвятил себя спасению покалеченных детей, – поправляет Виктор. – Добиваюсь правосудия для них.

– Вы действительно считаете, что им есть дело до правосудия?

– А вы так не считаете?

– Нет, не считаю. От правосудия в лучшем случае нет толку. И этим ничего не исправить.

– Вы бы повторили это, если б в детстве добились справедливости?

Вновь эта полуулыбка – исполненная горечи, мимолетная.

– И в чем же мне следовало добиваться справедливости?

– Я живу своей работой. Вы же не думаете, что я не опознаю покалеченного ребенка, если посадить его передо мной?

Она склоняет голову, признавая его правоту, потом закусывает губу и вздрагивает.

– Не совсем так. Я скорее безнадзорное дитя, а не покалеченное. Я – плюшевый мишка, собирающий пыль под кроватью, но не одноногий солдатик.

Он улыбается и отпивает из кружки; кофе быстро остывает. Она готова продолжать. Каким бы сложным это ни казалось Эддисону, Виктор в своей стихии.

– В каком смысле?

* * *

Иногда смотришь, как люди женятся, и с каким-то безразличием понимаешь, что детей, рожденных в этом браке, ждет жизнь, полная дерьма. Это факт. Не дурное предчувствие, а мрачная уверенность, что этим двоим лучше не заводить детей. И они, конечно же, заведут.

Как мои родители.

Моей маме было двадцать два, когда она вышла за моего отца. Это был ее третий брак. В первый раз она вышла за брата бывшего мужа ее матери, в семнадцать. Они и года не прожили вместе, как он умер от инфаркта во время секса – но оставил ей неплохое состояние. Через несколько месяцев она вышла за мужчину всего на пятнадцать лет старше ее, и когда они развелись годом позже, мама вновь оказалась в выигрыше. Потом пришла очередь моего отца. Если б он не обрюхатил ее, она вряд ли вышла бы за него. Отец был хорош собой, но не мог похвастаться большим состоянием и был старше всего на два года, что сулило маме ряд непреодолимых осложнений.

За это следует поблагодарить ее маму, у которой было девять мужей, пока не наступила менопауза. Тогда она решила, что слишком истощена, чтобы вновь выходить замуж. И все они умирали, каждый раньше предыдущего. Это происходило непредумышленно, они просто… умирали. Конечно, большинство из них были старыми, и каждый оставлял ей приличное состояние. Поэтому моя мама выросла с определенными ожиданиями. Но ее третий муж не оправдывал ни одного.

Впрочем, в их оправдание могу сказать, что родители все же пытались как-то жить. Первые несколько лет мы провели рядом с родными отца – дядями, тетями, кузинами. Я даже припоминаю, как играла с другими детьми. Потом мы переехали, и связи оборвались. Остались только я и мои родители с их многочисленными интрижками. Они постоянно пропадали или со своими любовниками, или у себя в спальне, поэтому я росла самостоятельно. Научилась пользоваться микроволновкой, выучила расписание автобусов, чтобы добираться до магазинов, запомнила, по каким дням у кого-то из родителей в бумажнике были наличные, и могла расплачиваться за продукты.

По-вашему, это выглядело довольно странно, да? Но если в магазине меня спрашивали – кассир или какая-нибудь женщина, – я говорила, что мама осталась в машине с маленьким ребенком, чтобы не выключать кондиционер. Они верили, даже зимой, улыбались и говорили, какая я замечательная дочь и сестра.

Уже тогда я была невысокого мнения об умственных способностях большинства людей.

Мне было шесть, когда они решили обратиться к семейному психологу. Не то чтобы всерьез рассчитывали на это, просто решили попробовать. На работе папе кто-то сказал, что страховка покроет консультацию, и это произведет благоприятное впечатление на суде и ускорит развод. Психолог посоветовал нам выбраться куда-нибудь втроем, повеселиться. В какое-то особенное место – например, в парк развлечений.

Мы приехали в парк около десяти, и пару часов все шло нормально. А потом была карусель. Терпеть не могу эти чертовы карусели. Папа стоял у выхода и ждал меня, а мама у входа помогла мне забраться на деревянную лошадь. И они просто стояли с противоположных сторон и смотрели, как я нарезаю круг за кругом. Я не доставала до железных стремян, и лошадь подо мной была слишком широкой, и у меня болели бедра, но я продолжала сидеть, круг за кругом, круг за кругом. Потом я увидела, как папа ушел со стройной латиной. Потом еще один круг – и мама ушла с высоким рыжим парнем в килте.

Кто-то из ребят постарше снял с лошади свою маленькую сестренку и заодно помог мне слезть. Он держал меня за руку, пока мы шли к выходу, и мне хотелось остаться в его семье. Хотелось стать сестрой тому мальчику, кто катался бы со мной на карусели и держал за руку, кто смотрел бы на меня с улыбкой и спрашивал, весело ли мне. Но мы вышли, я поблагодарила его и помахала женщине, уткнувшейся в свой телефон, и мальчик решил, что я разыскала маму. Я смотрела, как они с сестрой вернулись к родителям, и те обрадовались их возвращению.

Остаток дня я бродила по парку, стараясь не попасться на глаза охране, но наступил вечер, а я так и не разыскала никого из родителей. Охранники заметили меня и отвели в Комнату позора. Ну, они называли это пунктом потерявшихся. И несколько раз объявляли имена по громкой связи с просьбой к родителям, чтобы те пришли за своими детьми. Там были и другие дети: кого-то могли забыть, а кто-то просто убежал или спрятался.

Потом кто-то из взрослых упомянул службу опеки. Какая-то женщина сказала, что детей, которых не забрали до десяти часов, передадут органам опеки. С нами по соседству жила семья, и у них были приемные дети. При одной мысли о подобной жизни я приходила в ужас. К счастью, кто-то из малышей описался и закатил такую истерику, что все взрослые столпились вокруг него и пытались утешить. Мне удалось выскользнуть за дверь и вернуться в парк.