Коряки не в пример чукчам росту маленького, сухощавы, и в боевых искусствах слабее. Они предпочитали избегать стычек со своенравными соседями: худой мир лучше доброй ссоры. А вот своих береговых сородичей не стеснялись: выхвалялись перед ними, гордились, считали ниже себя – ведь сидельцы получали от них оленину, шкуры для одежды, меха на наряды. Когда в какой-нибудь острожок[9]приезжал на упряжке пастух, пусть даже самый бедный, но – пастух оленей, все – и стар, и млад – выбегали ему навстречу, довольствовали во всем, выполняли всякое его желание и сносили любые обиды. Вот как почитали оленных людей!

Айга, самая младшая жёна Иктени, родом была из береговых. Её, четырнадцатилетнюю, отец отдал князцу за свои долги. Прикрывая чумазую мордашку, она, как и другие жены, исподтишка глядела на своего повелителя.

Иктеня, не удостоив женщин взгляда, выбрался наружу и сразу увидел, как Кутувье, ловко размахнувшись, захлестнул чаут[10]на рожках бычка-клеупечвака[11].

– Несчастья, одни несчастья! – подумал старик. – Здоровых оленей приходится забивать, эх-хе!

Он заметил, что клеупечвак прихрамывал – значит, рано или поздно погиб бы от болезни копыт. Князец облегчённо вздохнул и, подняв копьё, быстро засеменил к оленю. Перья на древке угрожающе встопырил ветер.

Не смотря на старость, Иктеня частенько упражнялся в метании копья, и не давал покоя своему старшему сыну Якаяку:

– Вставай, лежебока, бери копьё, пойдем состязаться – кто дальше его бросит. Хорошо, в тундре нет сейчас чужих людей, но это не значит, что их нет совсем. Если придут они к нам с дурными намерениями, то надо суметь дать достойный отпор.

Якаяк научился метать копьё, ездить на оленях, арканить хоров. Он, как и другие молодые коряки, знал, что ягель – олений корм заносит снегом глубоко не по всей тундре, и нужно уметь отыскивать новые пастбища. Если ты слабый, то далеко не уйдёшь и ничего не найдёшь. По глубокому снегу к стойбищу могут подкрасться враги – и тут, конечно, пригодится умение защищаться копьями. Без этого оружия даже на обычную разведку новых пастбищ ни один уважающий себя пастух не отправится. По тому, как мужчина владел копьём, судили о его силе.

Когда Иктеня, точно рассчитав движение, ударил бычка в шею, тот свалился на бок, и князец услышал радостный возглас женщин и пастухов: ритуал соблюдён!

Клеупечвак без движения лежал на снегу, быстро черневшим от крови. Голова оленя была повёрнута на запад – хороший знак! Он безропотно поднялся на пастбища мира верхних людей, и это спокойствие сулило спокойствие жизни оставшимся на земле.

Тушу разделали быстро. Жёны Иктени, пряча руки в рукава кухлянок, внимательно следили за тем, чтобы пастухи не съели лёгкие и почки оленя – их любимое лакомство. Куски сырого мяса тут же бросали в чаны с кипящей водой и почти сразу вытаскивали обратно.

Князцу подавали самые жирные куски, и он, сопя, заглатывал мясо, почти не прожёвывая его. Наевшись, Иктеня довольно похлопал себя по брюху, и Айга поднесла ему широкую мозговую кость. Он наковырял горсть белого свернувшегося комочками лакомства и уже поднёс его ко рту, как вдруг в юрту вбежал Якаяк. Беспомощно пошевелив губами, как выброшенная на берег рыба, он наконец выкрикнул:

– Отец! Пришли мельгытанги – огненные люди!

– В своём ли ты уме? – изумился Иктеня. – Мельгытанги живут на Чукотке, сюда им не добраться…

– Они здесь! Их много-много: пальцев на руках иногах не хватит, чтобы пересчитать!

Недаром, ох, недаром Иктеня видел следы Нонгаач – знак ему был: снимайся сместа, кочуй по тундре! Лесная женщина и в прошлый раз привела за собой страшных огненных людей.

Мальгытанги пришли с Чукотки, с реки Анадырь, где стояло их жилище, окруженное укреплениями. Привёл огненных людей человек по имени Морозко. Из волшебных палок бородачей с громом вылетали молнии. Мельгытанги велели отдать им все меха, какие были в стойбище Иктени. Взамен дарили бисер – пригодился он женщинам, вон как красиво расшили кухлянки. И ножи давали, и пальмы[12]. Но таким подаркам князец не радовался. Благополучие и свобода его рода могли пошатнуться, исчезнуть, как дым костров в ночном небе. И тогда Иктеня собрал самых верных сородичей инапал на мельгытангов. Их было всего четырнадцать человек, но огонь, вылетающий из чудесных палок, помог пришельцам одержать победу. Они взяли троих самых сильных и знатных воинов в аманаты и пообещали отпустить их из Анадырского острога, если коряки станут исправно платить ясак. Мех был нужен Большому Огненному человеку – царю. Так объяснили пришельцы.

Мельгытанги ушли, и обманул их Иктеня – откочевал на новое место, далеко-далеко, за три перевала, и больше не нашли его огненные люди.

Коряки прослышали, что в том походе Морозка обнаружил на Морошечной реке странные письмена. На кириллицу буквы совсем не походили. По белым плотным листам словно птицы набродили лапками, измазанными чёрной краской. Никто из мельгытангов не понял, что там было написано. Но Иктеня знал, что над теми бумажными листами шаманили желтокожие люди, захваченные в плен бородатыми курильцами[13]. Они обмакивали тоненькие кисточки в густую жидкость и выводили таинственные знаки. Тех иноземцев у курильцев отбили камчадалы[14].

И у камчадалов они тоже шаманили – рисовали странные значки. Не злых ли духов вызывали? На всякий случай камчадалы отобрали у них бумагу и сосуды с черной жидкостью.

Из желтокожих людей, живших в неволе в одном из стойбищ близ реки Ича, вживых остался только один – Денбей его звали. Он тосковал по той стране, где родился, называл ее Ниппония и часто забирался на сопку, как-то чудно садился в траву, скрестив под собой ноги, и неотрывно глядел в сторону востока.

Иктеня решил, что это именно Денбей вышаманил огненных людей. И мысли его совсем смешались, страшно ему стало: зачем так худо встретил мельгытанина Морозку, зачем смеялся над камланием Денбея? Что теперь делать, как быть?

Снова грянул гром, и сам великий шаман трусливо метнулся к пологу, словно мышь от горностая.

Мельгытанги распугали громом и огнем собак, заставили бежать в тундру воинов, выставленных на дозоре с копьями.

Иктеня, распихав женщин, забрался вслед за шаманом в полог. Якаяк растерянно крутил в руке каменный топор и выронил его, как только первый бородач вошёл в юрту. Укутанный до пят в тяжелую медвежью шубу, из-под которой выглядывали блестящие доспехи, он весело взглянул на людей, прищурился: