Десять классов кончил, еще не все знает, поэтому при­слушивается, благодарит за совет: «Тебя забыли спро­сить». С высшим уже сам дает советы: «Поучи свою бабушку». Ну, а кандидат уже говорит: «Мне все до фени». Зря, дядя, записываешь. Это я так, к случаю. Лучше запиши слово «говоря». Речь, значит. Видать, от говори произошла говорильня...

— Что подразумевается под говорильней?

— Объясню, дядя. В январе — говорильня, в февра­ле — бродильня, в марте — полежальня, в апреле — стояльня, в мае — дремальня, в июне—зевальня, в июле — перекурня, в августе — посидельня, в сен­тябре— выпивальня, в октябре — спустя-рукавальня, в ноябре — шалтай-болтанья... Ну а в декабре — па­рильня. В декабре план надо давать. Взаболь у неко­торых так.

— У вас, наверное, и знахари есть?

— Да у нас что ни баба — ведьма, что ни мужик — колдун. Ну а детишки — сущие бесенята.

— А знахари лечить могут? — женка спрашивает, и верно — из себя пухлая и обвислая, как вроде бы скелет потеряла.

— Еще как могут, тетя. Да вот меня-то вылечили. Послухайте. Пятку я повредил — утром не с той ноги встал. Пошел к доктору. Говорит, делай горячие ван­ны. Не помогает. Иду к доктору еще. Говорит, лед на пятки. Не помогает. Опять иду. Выписал рецепт: змеи­ный яд внутримышечно, внутривенно и внутриутроб­но. Не помогает. Опять иду к доктору — прописывает массаж: щекотать пятки три раза в день по чайной ложке. Возражаю доктору, мол, зря вы это — не по­может. Ну что ж, отвечает, будем ампутировать. По­дался я к знахарке, тете Шуре, библиотекарем рабо­тает. Осмотрела она меня и поинтересовалась, сам ли я ботинки покупал. Конечно, сам. Так вот, говорит тетя Шура, носишь ты не ботинки, а дамские туфли на платформе. Не враку говорю — взаболь так у меня было.

— А можно попасть к тете Шуре на прием? — жена-то все интересуется. — У меня бессонница.

— Чего ж не можно. Только с бессонницей лучше не к тете Шуре, а к дяде Пете с леспромхоза.

— Наверное, лечит травами?

— Дядя Петя-то? Будет такой здоровый мужик ле­чить травами — он деревьями лечит. Даст норму на лесоповале, а после нее спишь, как треска в моро­зилке.

— Какое странное правило, — турист-то вроде бы удивляется.

Это, дядя, что... Вот у поморов были правила так правила.

— Расскажи, а? Я запишу.

— Чего ж не рассказать, коли их наизусть помню. Первая-то заповедь у них такая. Пиши. «За которым человеком сыщется какое воровство али какое скаред­ное дело, то непромышленный поход его не брать». Вон как, увольняли...

— Мы тоже спуску не даем.

— Ага. Сначала уговариваем, потом просим, затем убеждаем, после умоляем, потом долго пугаем и, на­конец, увольняем. А уж потом опять зачисляем. Слухай дальше. «Сытости не имеет деньголюбивая душа, ибо люта неистовая жадность». Это про мужиков, ко­торые любят рубли не бумажные и не металлические, а длинные. Пиши еще, не отрывайся. «Боись несосед­него человека, который всяки пакости учиняет да ток­мо и ждет, кабы ты рыбьей костью подавился». Это так понимать: если такой несоседний человек есть в коммунальной квартире, то надо меняться на от­дельную. Пока не подавился.

— У нас отдельная, — женка вставила для авто­ритету.— Скажите, а про воспитание они говорили?

— Куда ж без воспитания... «Не готовь из сына вер­ховода али какого чинушу брехливого — человека морского готовь». Смысл такой: не обязательно всем идти в институт, из ПТУ тоже люди выходят. Или вот тоже насчет воспитания. «А какой отец али кака мать допустит сыну вырасти ушкуйной головой — хулига­ном, значит, — то сажать их на суд рядом с тем сыном-дурнем».     '

— Ну, это уж слишком, — турист вроде делает за­мечание.

И верно, слишком. Поэтому я бы добавил: «И по­сле суда сажать». А то есть папы-мамы, которые на школу кивают, на учителей намекают, улицу ругают, соседа обвиняют, телевизор подозревают... Только себя забывают. Или вот еще насчет воспитания. «Коли войдет старший, стой, пока не повелит сесть».

— Такое правило у нас тоже известно, — турист вдруг вспомнил.

— Ага. Войдет старший в автобус — все встают. И стоят, пока он не повелит сесть. Войдет в столо­вую — все поднимаются. И не едят, пока не повелит есть. Войдет старший в кино — зал встает. А еще слу­чился жуткий случай: к одному начальнику вошла ста­рушка, а он, можете себе представить, встал. Взаболь так было.

— Ну, парень, и язычок у тебя, — турист хитро по­сматривает, что якобы язычок у меня.

— Скажите, а что поморы говорили о манерах? — женку интерес взял.

— Говорили, а как же. «Попаде в гости, рот зря не раскрывай и свою дурь сильно не кажи». Короче, не спрашивай у хозяина: «Ты меня уважаешь?» Или так  говорили: «Когда жуешь треску, кости далече не плюй, дабы не попасть соседу в ухо али на плешь, отчего обида может произойти великая». Тут вроде бы советуют покупать свежемороженное филе — оно без ко­стей. А вот еще про манеры: «Ежели хлебаешь шти, то гулко не хлюпай, на улице псов не дразни». По- нашему так: ешь в столовой комплексный обед — не чавкай на весь микрорайон.

— Ха-ха-ха! — турист рот приоткрыл — и ха-ха. «Рассмеявшись, не кажи зубов», — еще говорили. — Действительно, некрасиво, — это женка ему на­мекает.

— Ага, чай мы не волки. Слухайте дальше. «Уходя, гасите свет и выключайте электроприборы». Чего это я, это не оттуда. «Храните деньги...» Это тоже не оттуда.

— А что они говорили про алкоголь? — турист спрашивает таким животрепещущим голосом.

— Что надо, то и говорили. «Не вино виновато, а пьян­ство». Не с вином борись, а с пьяницами.

— Это очень умно. Знаете, на нашей улице есть кафе. В нем обедало двести человек, а человек десять пьянствовало. Чтобы, не пьянствовали, кафе закрыли. Теперь двести человек не обедают, а те десять пьян­ствуют в парадной.

— Ага. Запиши, дядя про действия алкоголя на пе­чень. «Крепкие сделались от хмеля дряблы (считай, отунеядились), храбрые от хмеля оплошались (участ­кового боятся), дом опустошили (вещи пропили), до­бытки теряют (видимо, закуску роняют), в долгах то­нут (трешки занимают), семью по миру пускают (жена ушла к другому), ум свой губят (ну, это у кого был), красоту свою коптят (нос синеет)». Но, видать, у поморов