Ингрид не смотрела в его сторону, и следа вчерашней легкости не было в ней. Марко чертыхнулся на себя — зачем пришел? Договорились и договорились, позвонил бы завтра! Но возможности отмотать пленку назад не было и, достав мобильный, он исподволь кликнул ее номер, вбитый под именем «Ингрид — бар».

С тех пор как в мобильнике начали обнаруживаться женские имена, не вызывавшие никаких ассоциаций, Марко стал завязывать узелки на память: «Эрика — выставка», «Елена — Роттердам»… Голова старела быстрее организма. Прогуливаясь недавно по каналам, он вдруг остановился и стоял как вкопанный пару минут, ибо вдруг ясно вспомнил, что лет двадцать назад вот в этом самом дворе, у водосточной трубы, уестествил какую-то фройлен.

Марко безошибочно узнал место, вспомнил двор, угол и водосток — вспомнил все, кроме самой фройлен, от которой не осталось ничего — ни имени, ни лица, ни дыхания…

Ингрид взяла трубку и замерла, глядя в экран мобильника. Потом подняла глаза — и рассмеялась вчерашним смехом, легко и счастливо. И сказала «алло».

— Ну, слава богу, — сказал он в трубку, глядя в лучистые глаза над барной стойкой. — Добрый день.

— Добрый, — сказала трубка и ее губы.

Назавтра они отправились в городок в получасе езды от Амстердама — Марко давно держал его в запасе на такой романтический случай.

Она ехала как в невесомости. Утром муж объявил, что они идут к его тетке: у той вышла новая книжка, с презентацией чуть ли не в мэрии. Старая грымза, как заводная, выпускала брошюры, посвященные рецептам семейной гармонии: гранты делали тему неиссякаемой.

Услышав про вечернее мероприятие, Ингрид ничего не ответила, да ее ни о чем и не спрашивали. Несколько минут она формулировала, механически переставляя посуду из сушки на кухонную полку, потом сформулировала и, зайдя к мужу в кабинет, сказала, что не пойдет. А на ожидаемое «почему» ответила:

— У меня другие планы.

— Нельзя ли поинтересоваться, что за планы? — подняв голову от компьютера, с безукоризненной иронией в голосе осведомился Йохан. И она ответила:

— Меня пригласили на ужин.

И, дав сказанному осесть, вышла.

Самая большая хитрость заключается иногда в умении вовремя сказать правду. Муж так и остался сидеть у компьютера и в некотором смысле завис сам — из кабинета не раздавалось ни звука. Потом она услышала, как он вышел в коридор, но к ней не вошел и, постояв, вернулся к себе.

И вот она ехала куда-то с человеком, которого не знала еще позавчера. Ехала — и боялась ему разонравиться.

— Куда мы едем?

— Чур не трусить, — ответил Марко.

— Я не трушу, — сказала Ингрид.

— Ну и зря. — Красиво очерченные губы вытянулись в трубочку, предвестие улыбки. — Может, я маньяк.

— Я видела, — ответила она.

— А-а, — сказал он. — Ну, ей повезло, она успела уйти. — И, помолчав, добавил: — А вы попались.

— Ну вы нахал, — сказала она.

— Извините. — Марко коротко глянул вбок и улыбнулся уже по-настоящему. — Глупая шутка.

«Красивый, — подумала она, — красивый и знает это. Что я делаю?»

— Мы едем в Моникендам, — продолжал он. — Это недалеко. Там а) тихо, б) кормят отличным угрем. Вы как насчет угря?

— Хорошо.

— И я хорошо.

В машине снова повисло молчание. Но о чем бы они ни говорили и ни молчали теперь, все было о них самих, и оба понимали это.

Ингрид исподволь разглядывала его руку на коробке передач. Сильная кисть, поросшая волосами. Она вдруг представила, как эта рука ложится на ее бедро, и еле задавила в горле стон, и с ужасом, счастьем и стыдом почувствовала, что вся промокла. И отвернулась, чтобы он не мог видеть ее лица.

Перевела дыхание и только тогда услышала повисшую тишину.

— Что? Вы что-то спросили? — спросила Ингрид, чтобы незаметнее выйти из этого сладкого морока.

— Нет, — ответил он и улыбнулся, не поворачивая лица от дороги.

И она опять смутилась, подумав, что он догадался о причине паузы. Но он не догадался, а улыбался просто от удовольствия. Он давно не играл в эту игру и сто лет не ощущал себя частью сюжета.

В городке и впрямь было пусто. Время застыло тут, заветренное гулом моря, разрезаемое ударами колокола. Если бы не спутниковые тарелки на домах и не витрины с предложениями недвижимости, век был бы неотличим от любого из прошедших. Неподвижный строительный монстр над верфью, с чайкой на стреле крана, смотрелся декорацией. Если Моникендам и заметил уход войск герцога Альбы, то ничем этого не выдал.

В полупустом кафе пережидал жизнь пьяница — пожелтевшие волосы, энная кружка пива, спаниель у ног. Не поднимая морды с пола, одним движением брови, друг человека проводил вошедших печальным взглядом. Больше никому не было до них дела: пара стариков, он и она, неотрывно смотрели на море, как будто ждали какой-то вести с линии горизонта.

Чуткая официантка предложила Ингрид и Марко столик в углу террасы.

Они что-то выбрали и остались вдвоем, и счет пошел на минуты. Разговор скользил, не имея настоящей опоры. Они были одни, и мужчина, с которым она приехала сюда, смотрел ей прямо в глаза. Иногда она отворачивалась, и тогда — она чувствовала это — он ощупывал взглядом ее грудь под пуловером и шею. От его взгляда твердели соски, и она долго не поворачивала голову.

Официантка принесла салаты и удалилась, и Ингрид уже молила бога, чтобы этот человек поскорее поцеловал ее, чтобы ей не пришлось делать это самой.

Когда он отошел в туалет, она встала, чтобы перевести дух. Вышла на причал, смотрела на яхты и море в просвете мачтовой рощицы и думала о нем… И обернулась, когда он уже подходил к ней.

Официантка старалась зря: целоваться эти двое начали прилюдно.

Они летели в этот обрыв давно. Марко немного притормаживал из драматургического интереса, но, идя к столику, уже знал: сейчас. Возвращение в реальность оказалось, однако, совершенно непредвиденным: девушка разрыдалась и с минуту дрожала, вжавшись в него и наугад целуя в шею и подбородок. Даже старик на террасе оторвался от линии горизонта.

— Тщ-щ… — как ребенку, испуганно шептал Марко, гладя по стриженому темечку и спине. — Тщ-щ… Все хорошо. Все хорошо…

И она часто закивала, не отрывая лица от его груди.

— У тебя все в порядке? — спросил муж. Спросил не сразу — дал себе время ее рассмотреть. Было около часа ночи. Спросил без выражения — ни заботы, ни презрения не было слышно в ровном голосе. Просто вопрос.

— Все хорошо, — без выражения ответила она. Внутри еще было тепло от него.

— Ну, я рад…

Сказать это без выражения не получилось, и муж, мгновенье помедлив, вернулся в кабинет. Краешком своего существа — тем краешком, который не был заполнен случившимся, — она пожалела Йохана.