И только официантка за стойкой смотрела на Марко во все свои серые глаза. Пойманная с поличным, девушка не отдернула этих теплых глаз, а улыбнулась и развела руками, извиняясь — то ли за собственный внимательный взгляд, то ли, от имени всех баб, за эту дуру… И он усмехнулся и тоже развел руками: мол, бывает.

Тут уже она отвела глаза — и с той же тщательностью, с какой он оттирал кофейное пятно, начала драить пивной кран. А он все смотрел на нее. Потом оставил на столике деньги и вышел. И, выходя, обернулся. Снова пойманная с поличным, официантка рассмеялась и качнула головой.

Марко махнул ей рукой и завернул за угол.

Он прошелся вдоль каналов, радуясь свободе. В мастерской с наслаждением рухнул в продавленное кресло и несколько минут сидел так, осматривая новыми глазами свой сексуальный бункер. Он давно тут не был один — и вдруг рассмеялся, сообразив это. Если перевесить доски с офортами на потолок, подумал Марко, то днем можно будет рассматривать серию прямо из кресла, закинув голову: свет падает правильно…

Он закинул голову и пару минут рассматривал потолок. Обнаружил трещинку в углу. Встал и трещинку рассмотрел. Зашел на кухню, взял с блюдца крекер, сжевал его, запил водой из чайника. Постоял немного, вышел из мастерской — и пошел обратно в тот бар.

Она увидела его сразу и замерла с пустой чашкой в руке, и кипяток несколько секунд бил из аппарата в поддон. Мимо того же кретина у автомата Марко прошел к стойке и, чувствуя лопатками его взгляд, сел и попросил кофе.

— Эспрессо? — спросила она.

— Все равно, — ответил он, и официантка залилась краской и отвернулась.

Тонкий профиль, нежная склоненная шея под мальчиковой стрижкой. Марко опустил голову, чтобы сглотнуть волнение незаметно. Посмотрел на ее пальцы, увидел обручальное кольцо. Девушка поставила кофе и быстро глянула на него внимательными глазами, и Марко подумал: нет, не показалось.

— Дурак вернулся, — сказал он заготовленную фразу.

И она рассмеялась легким смехом и закрыла лицо руками.

Потом, когда они бережно перебирали по минутам тот день, Ингрид говорила: именно в ту секунду она поняла, что пропала. Или — нашлась…

В глазах у незнакомца стояла печаль. Большой, уверенный в себе самец, он прокладывал дорогу к ее нутру совершенно неотвратимо, но не было в нем мужского деревянного хамства, от которого Ингрид каменела и переставала быть женщиной.

Она перестала ею быть в замужестве. После нескольких сеансов утомительной физкультуры супруг с полным знанием дела сообщил Ингрид, что она фригидна, и дальнейшая семейная жизнь с его стороны проходила под знаком досады. Восемь лет Ингрид чувствовала себя бракованным товаром, который подсунули порядочному человеку и не возвращают только из-за просроченной гарантии.

В дни, когда они изображали счастливую пару, она уставала так, что валилась потом в постель почти без сознания. А Йохан был неизменно вежлив и аккуратен — и продолжал всюду водить ее с собой, по-хозяйски приобнимая и поглаживая на людях, и добавлял деньги из своей зарплаты, и эта точность подчеркивала его незыблемую порядочность.

Когда же он возвращался домой поздно, то сам выглядел хмурым и обиженным — приличный человек, вынужденный изменять жене, чтобы отдать долг физиологии… Не ангел же бесплотный! Йохан закаменел в своей страдающей добродетели, а она лишь молила бога, чтобы ее дефект не был виден всему миру.

Иногда она подходила к зеркалу и пыталась договориться с собой. Живут ведь люди без музыкального слуха… или без ноги… Ну что поделать, если так получилось: не чувствует. Ей было уже двадцать девять, и она знала, что иначе не будет. Знала до той минуты, когда этот мужчина — крупный, чуть тяжеловатый, с первым проблеском седины на висках — вернулся в бар, сел за стойку и посмотрел на нее своими темными глазами.

Он не повел ее в мастерскую.

Боясь спугнуть — не ее, а это полузабытое волнение, Марко пригласил Ингрид встретиться.

— Даже замужняя женщина имеет право поужинать, — сказал он.

Она ответила после легкой паузы:

— Имеет.

— Когда? — спросил он, и она ответила:

— Не знаю.

Она боялась, что он скажет «сегодня». Ингрид знала, что мужчины устроены иначе, и глупо было возмущаться по этому поводу, но ей так не хотелось оказываться рядом с гладкой кобылкой, дующей мохито!

— Тогда завтра, — сказал он.

— Завтра я заканчиваю поздно, — сказала она. — А в четверг свободна.

— Это хорошо, — улыбнулся он. И она почувствовала, что неудержимо краснеет, — оттого, как легко вскрыл он потайной ящичек в слове «свободна».

С первой секунды она чувствовала его власть над собой. Он куда-то вел ее, и ей не нужно было знать маршрута. Рыжий Михель с кухни поглядывал за происходящим у стойки, и она сама увидела все это со стороны и удивилась не меньше Михеля.

А наутро был странный день.

Мужчина не приходил — он и не должен был приходить, они же договорились на четверг! — но она все время поглядывала на дверь. Ей казалось, что все видят ее насквозь.

Вчерашнее вдруг предстало перед Ингрид злой шуткой, и она похолодела от этой догадки. Ну конечно! Самолюбивый плейбой решил отыграться. Склеить свидетельницу поражения и тем отомстить женскому роду. И не было в этих глазах никакой печали, ничего не было, что она себе выдумала. Раствориться самой и растворить в себе другого — это ведь женское описание любви. У мужчин сие называется — трахнуть…

Марко не приходил. Ну да, зачем я ему без секса — злилась на себя Ингрид. Я же назначена на завтра, а на сегодня найдется другая. У такого самца. Она вспомнила девицу с мохито и чуть не заплакала.

И тут он зашел и сел за столик чуть поодаль.

У Марко тоже был странный день. Он проснулся с ощущением, что предстоит что-то приятное. Пойдя по следу вчерашнего дня, быстро нащупал бар, мальчиковую стрижку над склоненной шеей, теплые глаза из-под челки и свое волнение. Вспомнил имя. Да, завтра! Что именно «завтра», Марко не додумал, но это был сюжет, и это было главное. У ближайших дней появлялась перспектива — имело смысл вставать, раздергивать шторы, принимать душ…

Он хотел ее и знал, что добьется, — уже добился, в сущности. Предстоящие кошки-мышки были приятной игрой, и самое приятное в этой игре заключалось в том, что девушка волновала его по-настоящему.

Он вынес на крыльцо красный раскладной стул и сел вполоборота к каналу — с компом и чашкой чая с тостом, сам себе официант. Пару часов старательно придумывал себе дела: писал мейлы, приводил в порядок картотеку, а потом пошел размять ноги, и ноги повели его к тому бару. Марко рассмеялся, обнаружив себя уже на подходе: это становилось интересным!

Она была взволнована каким-то другим, тяжелым волнением. Увидела — подалась к нему глазами — и тут же их отвела. Рыжий парень, подошедший взять заказ, был, кажется, в теме и изучал его в открытую; впрочем, вполне дружелюбно. Марко взял темного пива с какой-то ерундой на закуску.