Так что на встречу с матерью Илья ехал в бодром настроении. И все ее карканье «ты подумай, мальчик, как теперь жить будешь без отца» казалось причитаниями испуганной, беспомощной, истеричной дамочки. Возможно, мать такой и была, только показывать не хотела. А значит, ей сейчас необходимо надежное мужское плечо, а не этот пидор в клетчатых подштанниках.

Весь день прошел в суете. Место на кладбище, банкетный зал, меню, музыка, гроб, венки, цветы, отпевание и прочие безрадостные дела. Да еще Венчик рядом крутился, нашептывал мамочке, советы давал. «Стильный гробик» и прочее в том же духе. Тьфу, даже пожалел, что потащился. Но все же не поехать не мог. Все же отцовские похороны.

И еще не понравилось, что мать с каким-то типом шушукалась, когда Илья за ней на вернисаж приехал. Прилично одетый, не альфонс какой-нибудь, в возрасте, под ручку ее прогуливал. Неужели мать уже замену отцу подыскивает, новое теплое местечко присматривает? Илья тряхнул головой. Ужасно, что в голову лезут такие мерзкие мыслишки, раньше с ним подобного не случалось.

В город вернулись под утро. Ванька решил в совдеп, а тем более в ЧК не ехать, что он, начальство какое? Сказал Старцеву, что домой спать пойдет, тот отпустил. И Ванька скоренько, огородами поспешил к своей избе. Сперва просто шел, а потом, когда подводы из глаз скрылись, припустил по улице до самого дома.

Почему он так несся? От страха, наверное. Не привык еще Ванька к классовой борьбе. Учился только. На всякие там занятия ходил, листовки читал, на митингах бывал, заезжих агитаторов слушал. Да и своих тоже. Например, председателя Алапаевского совдепа товарища Абрамова. Ох, и умел он говорить! Как пойдет буржуев да всяких там богатеев чихвостить, только перья летят. И так это все у него гладко да правильно выходит. Заводы, значит, рабочим, а земля крестьянам, а тех, кто на чужом горбу сидит да кровушку народную тянет, тех в расход. Очень Ваня с ним согласен был. А то, бывало, до революции приказчик, или управляющий, или инженер какой, уж не говоря о хозяине завода, с таким-то форсом по городу на своих колясках шуршали! А ты им в пояс кланяйся. А с какой это такой стати должен Ванька перед ними спину гнуть? Чем это они его так осчастливили? Нет, шутишь! Теперь никто ни перед кем спину гнуть не должен. Нынче все равны. И из хором их погнали, правильно. Неча по сто комнат занимать, когда народ по хибарам ютится.

Так что с новой властью Ванька Маслов был полностью согласен. И вчера, когда чекисты для секретного дела надежных людей набирали, сам сперва вызвался. Он за последние месяцы много уже чего повидал, да и вообще был не из пугливых. Старцев к делу долго приступал, про сложную обстановку на фронте рассказывал, про телеграмму Уралсовета, о попытке выкрасть царя с семейством и о побеге великого князя в Перми. Ванька забыл, которого, много было у царя дядьев да племянников, всех и не упомнишь. В общем, дело было важным и совершенно секретным, про расстрел им не сразу сказали, а когда сказали, деваться уж было некуда.

Самих-то князей Ваньке не особо жалко было, а вот княгиня… Добрая она была женщина, дурного никому не делала, наоборот. Маманю вылечила. Сиротам помогала, хворым да бедным. Совдеп вот не помогал. В основном буржуев тряс да порядки свои в городе наводил, лавочников всяких запугивал, заводчиков из города погнал, а вот чтоб помочь кому… этого не было.

Мать у Ваньки, конечно, женщина темная, в Бога верует, про интернационал и слушать не хочет, но глаз у нее на людей зоркий, про новых Ванькиных приятелей слова доброго не сказала. А уж новое пролетарское начальство и вовсе иначе как антихристами не называла. Что-то она Ваньке скажет, когда узнает о том, что княгиню заживо в шахту сбросили? Прибьет родное дитя, прибьет и не вздрогнет, боязливо подумал Ванька и очень одобрил идею Совдепов свалить пропажу Романовых на белогвардейских заговорщиков.

А княгиню ой как жалко, добрая была женщина. Земля ей пухом. И даже всхлипнул. Скромная была, не гляди, что царицына сестра. Одевалась просто, как монашка, только в белое. И такая красивая, что и представить нельзя. Ванька, когда ее впервые увидал, все удивлялся, вроде уже не молодая, а вся словно бы светится. И походка у нее легкая, летящая, идет, словно пава плывет. Ванька тогда ни о чем не думал, просто смотрел во все глаза, на великую княгиню любовался.

Эх, что-то он рассиропился. Жалость глупая в нем проснулась к тиранам и кровопийцам, что столько веков кровь из народа пили и жилы тянули. А что их жалеть, напомнил себе Ванька слова товарища Абрамова, если, к примеру, его деда лет сорок назад заводской приказчик за малую провинность насмерть запорол, а бабка с детями и с матерью его едва с голоду не подохли, лебеду жрали, пока дядька Василий, старший из детей, не подрос да на завод не пошел. Мальчонкой девятилетним пошел! А он, Ванька, этих холеных да выправленных князьков жалеть будет, которые всю жизнь на перинах спали да на балах всяких отплясывали. Уж им приезжие товарищи ораторы все подробно про царя да его семейство и вельможей придворных рассказали, когда князей в Алапаевск привезли. И про дворцы их, и про кареты. И про слуг. И про то, как простого человека испокон веков голодом морили и эк-сплу-ати-ровали. Во, слово какое умное! Иван запомнил. В общем, не пристало их жалеть. Иван опять приободрился, и на сердце полегче стало.

Когда Ванька до дому добрался, мать только с сундука сползла.

— Ванька, ты чего такой всклокоченный, откуда прибег-то и почему дома не ночевал? — тут же вцепилась в него родительница. Она была уже старой, Ванька у нее младший был. Приземистая, жилистая, загорелая чуть не до черноты — на огороде обуглилась, с седыми волосами и черными, как уголья, глазами, ведьма, одно слово. Ванька-то лицом в отца пошел. И характер у матери был жесткий, властный, а потому, когда она его спросила, отвечать пришлось.

— На службе был. Задержался. — Теперь, при новой власти, Ванька чувствовал себя уверенно, по улице ходил гоголем, на соседа Кондрата Карпыча, что жил в большом доме и имел свою лошадь, двух коров и шорную мастерскую и по прежним временам Ваньку не замечал, как вошь какую, поглядывал свысока. Да и мать уже не так боялся, как прежде, во всяком случае, всячески это показывал.

— Где был, говорю? — гремя горшками возле печки и покрехтывая, спросила старуха. — У Напольной школы небось?

— Откуда знаешь? — замер с полуснятым с ноги сапогом Ванька.

— А то не знаешь? Полночи стреляли на том конце, конные, говорят, всю ночь туды-сюды скакали, да еще, говорят, взрывы были. — Тут мать оставила возиться с печкой и, подойдя к Ване, заглянула сыну в глаза. — Случилось чего? Может, с великой княгиней чего, с Елизаветой Федоровной? А? Ты чего молчишь-то, стряслось что, говорю?

— Стряслось. — Старцев их еще с вечера предупредил, что населению правду о Романовых знать не обязательно. Население еще не сознательное. Может не так понять. А потому в сложной ситуации, сложившейся на Урале, лучше, если население будет думать, что князей кто-то похитил, например, белогвардейская сволочь. И для этой цели ночью, когда подводы с князьями уже покинули город, люди Абрамова должны были устроить возле школы стрельбу и даже взорвать несколько гранат, чтобы население думало, что бой был.